Прошел в кухню, достал водки из холодильника и залпом выпил
стакан, потом второй. Умотал в комнату, которая у людей была бы гостиной, а у
Лома непонятно что, и на диван завалился, включив телевизор. Пьяный Лом — а
его, конечно, после суток за рулем и двух стаканов водки непременно
«поведет», — так вот, пьяный Лом зрелище жуткое и очень опасное.
Я шмыгнула в кухню, села в уголочке и — что делать —
потихоньку заревела. Было мне себя жалко, а чем помочь своей беде, я и
придумать не могла. Деньги, что забрал у меня, Лом отнес в спальню, там у него
тайник, что-то вроде сейфа. Считай, пропали мои денежки. Я заплакала горше.
Конечно, удрать я смогла бы, но дело это зряшное, а в родном городе нет места,
где можно было бы укрыться от Лома. Непременно найдет. Только хуже будет.
— Ладка, — крикнул он. Я вздохнула: ну вот,
началось. Он крикнул еще раз. На встречу с любимым я не собиралась, открыла
дверь на балкон и встала на пороге. Наоравшись вдоволь, Лом появился на кухне.
Я схватилась за перила и напомнила ему:
— У тебя третий этаж, придурок. Еще шаг сделаешь —
спрыгну…
— Слабо, — усмехнулся он.
— Как же, — усмехнулась я. — Все что угодно,
лишь бы рожи твоей не видеть.
Я взобралась на плетеное кресло и села на перила.
— Слабо, — повторил Лом, но без особой
уверенности. Я убрала ноги с кресла и сложила руки на коленях. Он
притормозил. — Ладно, — кивнул. — Ты упрямая стерва, можешь и в
самом деле с третьего этажа сигануть, а у меня совершенно другие планы.
Когда-нибудь тебе надоест на балконе сидеть.
Он ушел, а я стала любоваться панорамой ночного города.
Занятие это развлекло меня ненадолго, потом я начала томиться, но с балкона
уйти не рискнула.
Лом больше не появлялся, и ночь мы провели относительно
спокойно: он в одной из своих неприютных комнат, а я на кухне, в спасительной
близости от балкона.
Утро началось скверно. Проснулась я от цепких Ломовых рук,
открыла глаза и увидела, что он стоит как раз между мной и моим убежищем. Не
произнося ни слова, он стал срывать с меня одежду. Сопротивление результатов не
принесло. Стащив с меня все, вплоть до туфель, он вышел на балкон и швырнул мои
шмотки с третьего этажа. Я все-таки растерялась. Ломик мне улыбнулся и сказал:
— Это на тот случай, если ты решишь удрать. Надумаешь, пожалуйста:
только в чем мать родила.
— Идиот, — покачала я головой.
— Точно, — охотно согласился он и удалился. Когда
вернется, не сказал, но я была рада и самой короткой передышке. Забралась в
ванную, потом в шкафу взяла рубашку и облачилась в нее. Сойдет за халат, если
подвернуть рукава.
Холодильник был пуст, в доме ни хлеба, ни картошки. Может,
этот псих решил меня голодом уморить? С него станется. Я кинулась звонить
Таньке. К моим бедам она отнеслась без должного уважения.
— Не падай духом, — засмеялась. — Неужто
дурака не облапошим?
— Тебе хорошо, — разозлилась я, — а я вторые
сутки голодная, в животе урчит.
— Потерпи. С работы заеду… а если он раньше меня
явится, так ты гордость-то прибери да попроси ласково, со слезой, авось и
накормит.
— Я его попрошу со слезой, — уверила я. Делать мне
было совершенно нечего, и, воспользовавшись тем, что кровать свободна, я
завалилась спать.
Танька пришла рано, часа в три, как видно, мои жалобы ее
достали и она подсуетилась. Привезла кое-какой одежды, а еще провизии в двух
пакетах. Мы обнялись, расцеловались и прослезились. Если честно, то больше от
радости, что снова вместе.
— Ломика обломаем, — заверила Танька, разливая
чай. — Он от твоих небесных прелестей давно спятил. Увяз по уши…
— Ага, — хмыкнула я.
— Ага, — передразнила меня Танька. — Дела
идут неважно. Как я и думала, Лом много чего не углядел, а тут еще ты сбежала…
Ему б наплевать и делом заняться, а он на другой конец света поперся за любимой
женщиной. Очень ты ему нужна.
— Конечно, — фыркнула я.
Танька посмотрела хмуро и сказала:
— Тебе повезло.
— Что? — охнула я, пытаясь понять Танькины слова.
— Чего глаза таращишь? Повезло. Он тебя не убил — раз,
не покалечил — два, мужикам на потеху не отдал — три, попинал вполне
по-семейному. А теперь скажи, что не любит… Если б не любил, лежала бы ты
сейчас в морге и выглядела так паршиво, что и думать не хочется.
— Это ты меня успокаиваешь, что ли? — опешила я.
— Конечно. Ты же не дура, должна понимать. Сейчас Ломик
злится, и пусть себе полютует маленько, а ты наперед подумай, как его покрепче
к себе привязать.
— На кой черт он мне?
— Боюсь, что другого-то не будет, Ладушка, —
пропела Танька, чем очень напомнила Лома. — Либо ты из него сляпаешь
образцового мужа, либо он тебя на кладбище устроит. От любви до ненависти один
шаг и обратно тоже.
— Мне его любовь даром не нужна…
— С синяками ходить лучше? Давай взглянем на проблему
иначе: у нас с ним общее дело…
— Нет никакого дела, — перебила я. — Аркаша
помер, и все дела с ним…
— До чего ж ты вреднющая бываешь… Дай сказать-то… Так
вот, у нас с ним общее дело. Ежели по-умному себя поведешь, деньги, что он у
тебя забрал, с лихвой вернутся, сам в зубах принесет, да еще хвостом вилять
будет. Лом дурак, но имеет власть, а мы при нем развернемся… — Глаза у Таньки
загорелись, на лицо пал отблеск вдохновения.
— А я-то гадаю, как ты могла проболтаться, где меня
найти, — покачала я головой.
Танька оставила замечание без ответа, почесала нос и
добавила:
— Мы с Ломиком заживем лучше, чем с Аркашей.
Я посмотрела на Таньку и застонала:
— Танька, убьет он меня…
— Вряд ли, коли по сию пору не убил. Ты б дурочку-то не
валяла, пригрела бы его на своем шикарном бюсте. Побесится и простит. Будешь им
вертеть ловчее, чем Аркашей, царство ему небесное (тут Танька перекрестилась на
пустой угол). — Кошки и бабы гуляют сами по себе, а мужики и собаки к ним
приноравливаются, — вдруг процитировала она.
— Сама придумала? — насторожилась я.
— Нет, мне слабо. Почерпнула из умной книги, нет-нет и
прочтешь что-нибудь путное.
— Мудрость сия мужского происхождения?
— Конечно, бабы народ скромный.
