— Интересная мысль, — призадумалась я. Танька
поглядывала на меня с хитрецой. — И что мне с этим дураком делать?
— Скажи, что шибко любишь.
— Спятила?
— А чего? Сама ж говоришь: дурак. Поверит, если душевно
скажешь.
— Что, вот так просто кинуться на шею и заявить: «Лом,
я тебя люблю»?
— Так просто, пожалуй, не годится. Опять же, у мужика
имя есть, зовут его Генка, лучше, конечно, Геночка.
— А еще лучше новопреставленный Геннадий, —
съязвила я.
— Нет, не лучше, — терпеливо ответила
Танька. — Есть еще Святов. Он тебя не жалует и при случае с дерьмом
смешает. В общем, думай… Нужна тебе хорошая жизнь — создай ее своими руками.
В этот момент дверь открылась, и на пороге появился Лом,
почти трезвый. Таньку он не выгнал, а вполне мирно поздоровался. Это еще больше
убедило меня в том, что о нашем с Димкой местонахождении донесла ему она.
— Ты чего человека голодом моришь? — усмехнулась
Танька, наливая Лому коньяка.
— Не сдохнет, — ответил он, не глядя в мою
сторону.
— В тюрьме хоть и макаронами, но кормят. У нее с
голодухи мысли дурные. Ревет.
— Она у меня не так заревет, — утешил ее Лом. Тут
его взгляд натолкнулся на вещи, что принесла Танька. — Это что? —
спросил он хмуро.
— Ладке собрала кое-что на бедность. Чего ж бабе, голой
ходить?
Лом поднялся, вещички сгреб в охапку и швырнул с балкона.
— Повезло кому-то, — вздохнула Танька. —
Полторы тыщи баксов.
— Псих, — рявкнула я. Лом пнул ногой мой стул, и я
тут же пристроилась в уголке, разбив при этом губу о столешницу.
— Ты что ж делаешь, гад? — поднялась
Танька. — Ты что мне обещал? Ты какие клятвы давал? Отпинал раз — и
хватит, зверюга окаянная…
— Еще раз встрянешь, и ты получишь, — заверил Лом
и коньячку выпил.
— Дурак, — покачала головой Танька, помогая мне
подняться. — Сваляла баба дурака, не того выбрала. Был бы умный — простил,
по-доброму всегда лучше.
— Топай отсюда! — заревел Лом. — Загостилась.
— Видишь, что выделывает? — пожаловалась я,
размазывая слезы.
— Проявляй гибкость, — посоветовала Танька и
отбыла восвояси. Ей хорошо говорить…
Лом устроился возле телевизора. Я помыла посуду и заглянула
к нему.
— Генка, можно я на диване лягу?
— Можно в спальне, — усмехнулся он.
— Ты драться будешь.
— А это уж как услужишь.
— Пошел ты к черту… — разозлилась я.
— Тогда на выбор: кухня или вон прихожая, можешь коврик
взять и лечь у двери.
— Чтоб ты подох, скотина! — от души пожелала я.
Держалась я неделю, потом пришла в спальню. Лом довольно
ухмыльнулся:
— Никак надумала, Ладушка?
— Пообещай, что драться не будешь!
— Еще чего…
Мое водворение в спальне закончилось плачевно, я заработала
синяк под глазом, огрела Лома настольной лампой и остаток ночи провела на
балконе. Но в этот раз не ревела, а, поглядывая на проспект, ухмылялась.
Танькины слова возымели действие, все чаще появлялась мысль: неужто я и вправду
этого дурака не облапошу? Ладно, гад, ты у меня будешь на задних лапах ходить и
хвостом вилять.
Утром позвонила Танька.
— Чего надумала, подруга?
— С души воротит от его мерзкой рожи, — сказала я.
— Ничего, привыкнешь. Еще как понравится… О делах не
заговаривал?
— Нет.
— Вот это плохо. Святов у него сейчас первый советчик.
Тянет одеяло на себя. Оглянуться не успеем, как вожди сменятся. Ладка, шевели
мозгами…
— Да пошла ты… — рявкнула я и бросила трубку.
Вдруг мне стало обидно. Лом проявлял стойкое нежелание
прощать измену. Его желания беспокоили меня мало, но ходить с синяками и
торчать на балконе изрядно надоело. В общем, пора что-то придумать.
Я включила магнитофон, немного послушала музыку и составила
план. Первое, что необходимо сделать: дать этому придурку возможность меня
пожалеть. Лучше всего больной прикинуться. Но он хоть и дурак, но хитер и
недоверчив, болезнь должна выглядеть натурально. Погода стояла холодная, я
вышла на балкон и ненадолго там прилегла. Я зябкая и простуду подхватила сразу,
к вечеру поднялась температура. Однако старалась я зря — мой голубок явился под
утро, сильно навеселе и моего плачевного состояния попросту не заметил.
Утром я выглядела умирающей. Лом собрался за десять минут и
ушел, а ночевать и вовсе не явился. С лежанием на балконе я перестаралась,
заболела по-настоящему. Прождав любимого весь следующий день, я разозлилась и
вызвала такси, с намерением ехать к Таньке.
Водитель глаза вытаращил, завидев меня босой и в Ломовой
рубашке. Я продемонстрировала затекший глаз и пояснила:
— Муж избил. Отвезите к подруге…
— Суров мужик, — заметил дядька. — Чем
допекла?
— Сказать забыл…
Дядька оказался человеком добрым и к Таньке отвез. Та только
покачала головой, уложила в постель и начала проявлять заботу. Молчать она не
умеет, оттого вместе с заботой на меня обрушился поток дельных советов и
предложений. Голова у меня начала пухнуть и вроде бы даже треснула.
— Не могла бы ты заткнуться, дорогая? — ласково
спросила я.
Танька нахмурилась, обиженно засопела, но умолкла. А я
блаженно закрыла глаза.
В первом часу ночи явился Лом.
— Где Ладка? — спросил он весьма грозно.
— Здесь. А ты выметайся, я тебе ее не отдам.
— Ага, — хищно ухмыльнулся Ломик. Танька встала в
дверях, разгневанная и упрямая.
— Тебя где ночами носит? У нее температура под сорок. В
доме хлеба ни крошки, за лекарством некому сходить…
— Принес я ей лекарство, сейчас выздоровеет.
