— Давай ее сыну покажем, он у меня такой мастер, сам
удивляюсь. Талант у парня. Продать всегда успеешь.
Через час Валера засобирался на репетицию, ласково простился
с Аркашей и отбыл. Я его проводила и вернулась на кухню.
— Ладушка, — запел Аркаша. — Красавица ты
моя, соскучился. — Он обнял меня за талию и прижался головой к моему
животу.
— У меня машина сломалась, — сказала я.
— Слышал. Сделаем.
— Надоело мне на этом старье ездить.
Аркаша подпрыгнул.
— Ладуль, какое старье, побойся бога, машине полтора
года.
— Я и говорю, старье.
Аркаша заерзал.
— Старье… Я на своей три года езжу.
— Вот и езди, а мне надоело.
— Да ты с ума сошла. — Он руки расцепил и
нахмурился. — Чего тебе еще?
— «Волгу».
Аркаша, как я и предполагала, схватился за сердце.
— Спятила баба. «Волгу». Совесть надо иметь. Я на тебя
трачу больше, чем на всю свою семью.
— Я ж тебя не граблю, продай мою «восьмерку», деньги
забери.
— Что их забирать, все равно выцыганишь. Ух, глаза
бесстыжие.
— Жадничаешь, черт плешивый, — сказала я и
хлопнула тарелку об пол. — Дожадничаешься. Брошу к чертовой матери.
— Как же, бросишь, — ядовито сказал Аркаша. —
А деньги? Ты за деньги удавишься.
— Найду другую дойную корову, вон Лома, например.
— Лома? — Аркаша опять подпрыгнул. — Да Лом
сам смотрит, как бы с баб содрать.
— Ничего, я его так поверну, молиться на мою задницу
будет, не говоря уж о прочих интересных местах.
Аркаша стал менять окраску с обычного бледно-фиолетового до
багрового, потом вдруг позеленел.
— Ну до чего ж подлая баба, мало я на тебя трачу, Лом
ей понадобился. А этот, сволочуга, все Ладушка да Ладушка, пущу в расход
подлеца.
— Чего городишь-то? Кто с твоими бандюгами управляться
будет? Они тебя в пять секунд почикают. Пропадешь без Лома.
— Ох, Ладка, узнаю чего, я тебя… — Аркаша запнулся,
прикидывая, что он мне такое сделает, но, так и не придумав ничего особенного,
махнул рукой. — Ты перед Ломом титьками своими не тряси, у него и без того
рожа блудливая, так по тебе глазищами и шарит. Ну что тебе «Волга», корыто,
прости господи, уж покупать, так импортную.
— Я патриотка, родную промышленность поддержать хочу.
— Шлюха ты, бессовестная баба и шлюха.
— А ты пенек старый, — заявила я и стала разливать
чай.
Аркаша посидел, посопел, вернул себе обычный цвет и, почесав
грудь, сказал:
— Ладушка, чеченцы вчера опять были, слышишь?
— Гони в шею. Говорили уже.
— Деньги-то какие сулят.
— Они посулят, а потом брюхо-то жирное тебе вспорют.
Свяжешься с нехристями — брошу. Ей-богу, брошу и на деньги твои наплюю.
Я подумала и на всякий случай вторую тарелку грохнула.
Тарелок было не жалко.
— Ты подожди, — опять запел Аркаша. — Дело-то
выгодное, подумай, мы ведь в сторонке будем. А деньги-то какие.
— Аркашка, — грозно сказала я, — отвяжись.
Нутром чую, свяжешься с чечней, каюк тебе.
Он вздохнул. В мое нутро Аркаша верил свято. Лет пять назад
подъехали к нему с большим делом, мне же предложение пришлось не по душе,
ругались мы дня два, Аркаша уступил, потом дурью орал, злился, что из-за меня
миллионов лишился. Но вскоре ребятки отправились восемь лет строгача
отсиживать, а толстяк тихой сапой их дело к рукам прибрал, просил прощения,
руки целовал и с тех пор больше советов моих ослушаться не смел. Аркаша еще раз
выразительно вздохнул.
— Ладно, нет так нет. А с долгом что делать будем,
неужто отдавать?
— Еще чего. Перебьются.
— Грозились.
— Ты на них Лома спусти. Нечего ему задницу
просиживать. Обленился, кобель здоровый, только и знает девкам подолы задирать.
За что ты ему деньги платишь?
— И то верно. Пусть поработает.
Аркаша успокоился и опять ко мне полез:
— Ладушка, красавица ты моя.
Я чмокнула его в лысину. Аркаша обиделся.
— Ну что ты за баба такая, ласкового слова от тебя не
дождешься. Все только дай да дай. Пожалела бы ты меня.
— Чего тебя жалеть?
Он вздохнул:
— Старею. Давление у меня. Сердце.
— Не прибедняйся. Ты меня переживешь. Давление. Лопать
меньше надо.
— Куда меньше. Не пью совсем. Коньячку только.
— Водку пей. Поправишься.
— Дай я тебя хоть поглажу.
— Погладь.
— Ладуль, приедешь завтра?
— Приеду. Про машину не забудь.
— Не забуду. Какой у нас праздник?
— Двадцать третье февраля.
— Вот, будет тебе подарок к Дню Красной Армии.
* * *
Вечером я сидела в учительской, подбирала репертуар любимым
чадам. Во всей школе оставалось человек десять, вахтерша дремала за стойкой,
было тихо, и уходить не хотелось. Тут черт принес Таньку, она вплыла в
учительскую, выдала улыбку и полезла целоваться.
— Ну что, как там Вовка? — спросила я.
Танька потянулась, демонстрируя свои прелести, и сказала с
усмешкой:
— Заездил, черт. Не мужик, а конфетка. Только взять с
него нечего, за душой ни гроша, «бээмвэшка» паршивая да пара сотен. Что за
напасть такая — как мужик путный, так обязательно нищий, как богатый, так либо
подлец, либо импотент. Одно слово, не везет.
— Простились навеки?
— Как же. Он как увидел мою квартирку, доверху
упакованную, челюсть руками придерживал да еще коленкой помогал.
— Ты завязывай мужиков домой таскать. Смотри, ограбят.
Танька задумалась.
— Так вроде парень неплохой. Хотя черт его знает. Надо
Лому сказать, пусть хоть сигнализацию, что ль, какую на двери поставит,
поработает.
