Лом упоминаний о бывшем соратнике не выносил, тут я дала
маху. Мысли об Аркаше возвращали к невеселым думам о Димке. Хотя времени, на
мой взгляд, прошло достаточно, и Ломовы раны я зализывала ежедневно и
основательно, но они все еще были свежи и болезненны.
— Аркаша без тебя шагу сделать боялся, а у меня своя
голова на плечах, — рявкнул он. — Лешка правильно говорит, я и сам
вижу — дело верное. У нас сейчас сила, все к рукам приберем.
Я испугалась этакой прыти и на следующий день собрала совет.
Впервые мнения разделились. Костя, выслушав меня, пожал плечами и заявил:
— Деньги не пахнут.
Танька пошла еще дальше.
— А почему бы и нет? Моисеев подлец, но не дурак, а в
его намерении я улавливаю признак гениальности.
— Замолчи, — разозлилась я. — Гениальность… У
меня в отношении наркоты твердое и незыблемое правило…
— Да знаю я, знаю, — нахмурилась подружка. —
Не заводись. Речь идет о деньгах, а не о моральных принципах.
— Мы строим Империю, — решив зайти с другой
стороны, сказала я, — а Империя — это законы. Их надо создать, а создав,
придерживаться. Иначе в один прекрасный момент все рухнет, как карточный домик.
И еще. У каждого человека должна быть черта, за которую не следует переступать.
Пока он возле нее топчется, бог его терпит, прощая кое-какие шалости, но нервы
у господа тоже не железные, может и разгневаться, а господь, как известно,
всемогущ, и силой с ним мериться дело зряшное.
Танька о господе размышляла в последнее время много и сейчас
запечалилась.
— Думаешь, влезем мы в это дерьмо и удача нас покинет?
— Думаю, — кивнула я. — Дело для нас новое,
пока уму-разуму научимся, много шишек набьем, а кое-чего и лишимся.
— И хочется, и колется, и мамка не велит, —
почесав нос, сказала Танька. Костя поднялся с кресла.
— Если Лада против, это уже повод отказаться. Тут
другая проблема: Лом.
— Лома я беру на себя, — кивнула я.
— А получится? — впервые усомнилась в моих
способностях Танька. — Уж больно завелся.
— Получится, — заверила я. — А вот Моисеев
нам теперь не ко двору. Дурной советчик хуже чумы.
— Споем? — насторожилась Танька.
— Придется спеть, — сказал Костя. — Но
сделать это нужно с высочайшего соизволения. Если Лешка сейчас сыграет в ящик,
даже осел поймет, в чем дело, а Лом далеко не так глуп, как иногда кажется.
Если чего заподозрит, мы утратим влияние на него и вся работа тогда впустую.
— Да-а, — протянула Танька и глубоко задумалась.
— План давай, — сказала я.
— План будет. Берись за Лома, а я прикину, как половчее
взяться за Моисеева.
Весь вечер я ходила опустив глазки, с мужем была ласкова, но
тиха и молчалива. Дважды всплакнула, сначала в ванной, потом на кухне, когда
мыла посуду. Лом сразу подмечал изменения в моем лице, но здесь, как видно,
решил держаться и стойко молчал. Я о делах даже не заговаривала, а ночью
прониклась к мужу особой нежностью.
— До чего ж ты настырная, — вздохнул Лом,
поднялся, прошелся по спальне, сходил на кухню и принес сок в высоком стакане,
а потом сел на постель, разглядывая меня с некоторой суровостью. —
Обязательно чтоб по-твоему было, — сказал обиженно. — Ну ладно там
бабьи капризы, я ж все понимаю, потому никогда тебе ни в чем отказу нет. Хоть
раз я сказал тебе «нет», а? Хоть раз разозлился или дал понять, что чего-то мне
не по душе? Сама ведь знаешь: стоит тебе словечко шепнуть или кивнуть головкой
— так я в лепешку расшибусь для твоего удовольствия. Но куда не просят, не
лезь. Ты баба умная, и советы твои я всегда выслушиваю, только решать, что и
как, буду сам.
— Не в том дело, Геночка, — запричитала я. —
Совсем другое меня мучает. На днях по телевизору показывали детей, лет по
двенадцати, не больше, а они уже наркоманы. Смотреть, жуть берет, на людей не
похожи, а у каждого родители, и отец с матерью уж, верно, такой жизни им не
желали, и родители-то все приличные, не какая-то там пьянь… Только разве
убережешь, когда это зелье везде и всюду? Ты знаешь, что в городе творится?
Возьми любую школу — каждый второй старшеклассник эту дрянь уже пробовал, во
всех ночных клубах купить ее без проблем, только знай, к кому подойти, а не
знаешь, так доброхоты подскажут. А хуже наркоты ничего нет, самая привязчивая зараза.
Я ведь тебе про брата рассказывала… Такое вообразить невозможно, и боже сохрани
нам с тобой подобное пережить: видеть, как родной тебе человек превращается в
полуидиота… — Тут я зарыдала в полный голос, а муженек стал меня обнимать и по
спине наглаживать. — Страшно мне, Гена, бог накажет… А у нас с тобой
сейчас все так хорошо, что божий гнев нам без надобности. Неужто из-за паршивых
бумажек будем собственных детей травить? Денег у нас, слава богу, хватит и нам,
и внукам, чего ж грех-то на душу брать?
— Ладно, Ладуль, чего ты, — расстроился Лом,
вытирая мои горькие слезы. — Я, честно, как-то не подумал об этом, ну, то
есть о твоем брате и как ты вообще к этому относишься. Разозлился, потому что
гордость заела: мол, опять все по-твоему, а я что ни скажу, все не в масть…
Когда ты со мной поговоришь, все ясно становится, вот хоть сейчас, я теперь и
сам вижу, что нам гадость всякая без надобности. Мы найдем, где лишние бабки
сшибить.
— Я ведь почему против Лешки взъелась, — шмыгнув
носом, решила пояснить я. — Он ведь жаден до глупости, и никакого в нем
нет человеческого понятия. Это я с тобой могу поговорить, и ты поймешь, а у
него душа давно запродана, и дальше своего длинного носа он ничего не видит. И
тебе в уши шипит…
— Больно я его слушаю… — махнул рукой Лом и полез
целоваться. Потом поднял голову, заглянул мне в глаза и, кашлянув, спросил не
без робости:
— Ладуль, ты не беременна, нет?
— Сейчас и рожать-то страшно, — пожаловалась
я. — Такое вокруг…
— Глупости. Бабы должны рожать, и бояться совершенно
нечего, в особенности тебе… Нехристей, кстати, потеснить надо, живут как у себя
дома. Пусть своих ребятишек травят, а наши сами придумают, чем себя в гроб
вогнать.
* * *
Через пару недель, явившийся с обычным отчетом Вячеслав
Сергеевич, по-домашнему Славик, сосватанный нам Костей и ведущий теперь всю
бухгалтерию, мужик умный и понятливый, сказал, обращаясь к Лому:
— Гена, Лешку Моисеева проверить надо. Есть у меня
подозрение — ворует много, зарвался, решил, что в казино он полный хозяин.
