— Устроила. — Подумала и добавила обиженно:
— Не можешь ты меня бросить…
— Замолчи, ради бога, — разозлилась я.
Только Танькиного нытья мне недоставало. Подружка закусила
губу и выглядела совершенно несчастной.
— Положим, на пару дней мы его спрячем, — начала
она недовольно. — И что? Долго прятаться он не будет, характер не тот. А
Лом узнает, что он в городе, уже сегодня.
— Конечно, — хмыкнула я.
— И вовсе не потому, что я донесу, — нахмурилась
Танька еще больше и вроде бы даже оскорбилась. — Он в какой гостинице
остановился? То-то… Там Саид. Если он его не засек, так кто-нибудь из мальчиков
расстарался. Димка — Аркашин сынок, покойного, царство ему небесное, в городе
хорошо знали, да и сыночек в газетках промелькнул. Среди ста дураков непременно
отыщется один умник, который вспомнит и куда следует сигнализирует. И что
получится? Мы прячем беглого преступника на своей даче. Но это, конечно,
полбеды. Донесут Лому, а может, уже донесли. Господи, прости, и как ты перед
ним выкручиваться будешь? Ох, Ладка, смотри — твое прошлое сидение нагишом за
счастье покажется. Лом в тебе души не чает и при таком раскладе, рассвирепев,
запросто пришибет под горячую руку. Потом, возможно, опечалится и решит, что
погорячился, но тебе от этого легче не станет.
— Все? — гневно спросила я, встав перед Танькой с
видом драчливой собаки. — Высказалась?
Подружка уронила горькую слезу и жалобно сказала:
— Как близкий человек, я была обязана тебя
предупредить.
— Предупредить должен был твой Вовка.
— Он пытался, — вступилась Танька за
возлюбленного. — Звонил, а у меня совещание, болтать с ним было некогда, к
тому же он понес околесицу, и я грешным делом решила, что он с утра набрался, и
трубку бросила. Оказалось, зря. Тебе он, само собой, звонить не рискнул.
— Отчего ж? — удивилась я.
— Ну… не по рангу… Опять же, через голову начальства
наверх не докладывают. Мой-то, может, и дурак, но понятие имеет.
— Воспитание, — рявкнула я и по кухне
закружилась. — Димка у матери был?
— Ночевал. А потом к моему заявился. Вчера вечером был
у тебя, на прежней квартире то есть. Валерочка обошелся с ним невежливо, а о
тебе и вовсе говорить не пожелал. Я ж докладывала — мадам его с должности
слетела, он дал ей отставку, а замену еще не нашел, оттого бедствует и злится.
Послать, что ль, на бедность по старой памяти? Вроде как пожертвование на
благотворительные цели?
— Пошли, — согласилась я.
— И правильно, доброе дело, оно в нужном месте всегда
зачтется. А мужик видный, чего ж добру пропадать?
— Ты про Димку рассказывай. — Танькино желание
увести разговор в сторону действовало мне на нервы.
— А что Димка? Явился вчера вечером, к тебе направился,
ничего путного не узнав, поехал к матери, время позднее, искать тебя на ночь
глядя затруднительно. Перед этим в гостинице устроился. Паспорт, кстати, тот, с
которым год назад отсюда когти рвал. Между прочим, сработано специалистом, я
имею в виду паспорт, раскатывает с ним человек целый год и никаких тебе
подозрений. — Заметив, что я нахмурилась, Танька покончила с очередным
отступлением и вернулась к Димке:
— Так вот, устроился в гостинице и поехал к матушке. Та
рыдала от счастья и страха за любимое чадо, ночевать уговорила дома. Утром он
чуть свет поднялся и кинулся искать возлюбленную, то есть тебя. Для начала
пошел в справочное, где, заплатив малые деньги, узнал, что ты сменила фамилию и
проживаешь по адресу заклятого врага. Это произвело на него сильное
впечатление, он весь год думал, что ты с денежками из Минска сбежала, не вынеся
тяжкой доли изгнанницы, но допустить, что ты за Лома замуж пойдешь, и в самых
своих скверных мыслях не мог. Прекрасный образ дал основательную трещину, а
Димка вспомнил про дружка и решил прояснить ситуацию, оттого и заявился к
Вовке. Зол был чрезвычайно и грозился всех порешить. К тебе были особые
претензии. Вовка слезно поведал об истинном положении вещей. Димка стенал,
стонал и каялся, после этого вознамерился тебя спасти. Только вот от чего
спасти, душа моя?
— Танька, ты не устала? Может, чайку попьешь? —
съязвила я. Злиться на подружку было нечестно, но так уж человек устроен: кто
попадет под горячую руку, тому и отсыпят.
— Не хочу я чаю.
— Тогда иди, родная.
— Куда? — не поняла она.
— Домой. Иди-иди. Сейчас вернется муж, а у тебя такой
вид, что он с порога начнет подозревать меня во всех смертных грехах. А мне это
ни к чему, особенно теперь.
— Ладушка, — жалобно протянула Танька и даже слезу
из себя выжала, но я была непреклонна.
— Иди. На даче есть продукты? Не хочу, чтобы Димка там
с голоду умер…
— Оно, может, и неплохо бы… есть там продукты, —
разозлилась она. — По крайней мере, на сегодня хватит, а завтра после
обеда съезжу. У меня вопрос — как долго он намерен там проживать? Я не из
любопытства спрашиваю, а из-за продуктов.
— Пару дней…
— А потом?
— Да уйдешь ты наконец? — разозлилась я. Танькина
способность задавать вопросы, на которые я не могу найти ответ, доводила до
бешенства. Танька ушла, на смену ей, с интервалом в полчаса, за которые я так и
не успела придумать что-нибудь путное, явился муженек. Ничего злодейского в нем
обнаружить не удалось, и я вздохнула с облегчением — еще не знает. На всякий
случай стоило быть с ним поласковее. Лояльность к мужу я демонстрировала
древним как мир способом, и он через некоторое время уснул в состоянии полного
блаженства. Я же, осторожно выскользнув из супружеских объятий, вновь
заметалась по квартире. Впору было заламывать руки и кусать губы. Ни одной ценной
мысли, как заставить Димку покинуть город раз и навсегда, не нанеся при этом
чересчур большого вреда его ранимой душе.
Поначалу я искренне надеялась, что, стоит мне зарыдать,
жалобно глядя в его глаза, он все поймет и отбудет, сказав на прощание: «Будь
счастлива». Но Димка за год сильно переменился, это я сразу заметила, и «будь
счастлива» я от него вряд ли услышу. Тут уместно было вспомнить, чей он сын.
Родитель его отличался злокозненностью, упрямством и дурным нравом.
