Я выехал из дому рано, но едва не опоздал. В деревне был праздник, рыночную площадь и главную улицу перекрыли, машины с трудом пробирались по боковым улочкам. Припарковавшись у кладбища, я отыскал тропинку через виноградники, по которой, как мне показалось, можно сократить путь, однако из этого ничего не получилось; я вышел на лесную дорогу, ведущую к кварталу, где находился дом Гундлаха. Когда меня обогнала машина, в голове мелькнула мысль, что Швинд тоже может поехать этой дорогой и заметить меня, поэтому я свернул на боковую дорожку, скрытую деревьями и кустарником.
Я постарался одеться неброско: джинсы, бежевая рубашка, коричневая кожаная куртка, солнечные очки. Но, выйдя из леса на воскресные пустынные улицы, где иногда видел на террасе семейство, сидящее под тентом, я почувствовал, будто все глаза уставлены на меня – глаза тех, кто сидит на террасах, и тех, кто стоит за окнами. Кроме меня, на улице не было ни одного пешехода.
Отказавшись от кратчайшего пути, на котором меня мог увидеть Швинд, я поблуждал по параллельным и боковым улочкам квартала и добрался до дома Гундлаха в пять часов с минутами. Парковочное место перед гаражом пустовало. Укрывшись за мусорным контейнером и кустами сирени, я принялся ждать. Я внимательно осмотрел дорожку к дому, сам дом, гараж с одной открытой и другой закрытой дверной створкой, в гараже стоял «мерседес», а на дорожке к дому нежилась на солнышке кошка. По другую сторону от дома на склоне холма зеленела лужайка, там росли невысокие сосны; я прикинул, что смогу зигзагами от сосны к сосне добежать до микроавтобуса. Нужно будет как можно скорее спрятаться за ним, чтобы меня не заметил случайный прохожий или кто-нибудь из соседнего дома или, заметив, не понял, что за тень мелькнула возле машины.
«Фольксваген» Швинда я услышал издалека: постреливал неисправный глушитель. Микроавтобус ехал быстро. Чихая и дребезжа, он стремительно повернул с дороги к дому, спугнул кошку и резко затормозил у входа. Из машины никто не вышел; помедлив, она сдала назад, развернулась и встала перед входом так, чтобы выехать обратно напрямую. Потом дверцы открылись, Ирена и Швинд вышли: она молча, он ворча, – я расслышал «Какого черта?» и «Вечно твои нелепые идеи!». Потом отворилась дверь дома, Гундлах поздоровался с гостями, пригласил их войти.
Пора, сказал я себе. Люди за окнами, чье внимание привлек к себе шумный «фольксваген» Швинда, очевидно, вернулись к своим прежним занятиям. Перебежав через дорожку, я спрятался за первой сосной, потом бросился дальше, споткнулся, упал, дополз до следующей сосны, встал и, хромая на саднящую ногу, пробежал мимо последней сосны к микроавтобусу. Открыв дверцу, я залег у переднего сиденья так, чтобы меня не было видно снаружи, но чтобы сам я мог видеть, что там творится; потом вставил ключ в зажигание. Оставалось ждать.
Болела нога, затекла спина. Но я продолжал чувствовать утреннюю легкость и силу, а потому ни на минуту не усомнился в том, что я делаю. Через некоторое время я услышал открывшуюся дверь дома и ворчание Швинда – то ли помогавший ему камердинер был медлителен, невнимателен, бестолков, то ли Швинду не понравилось, что пришлось обходить машину, дверь которой он с трудом отодвинул. С таким же ворчанием он уложил картину в багажное отделение и задвинул дверцу; дождавшись, когда щелкнет замок, я повернул ключ зажигания.
Двигатель завелся сразу; пока Швинд сообразил, в чем дело, закричал и заколотил по машине, я уже рванул с места; он кинулся за мной, однако я сумел набрать скорость, он успел дотянуться до пассажирской дверцы и дернуть ее, но не смог ни запрыгнуть, ни заглянуть внутрь. В зеркале заднего вида я видел, как он бежит следом, отстает, делаясь все меньше и меньше, пока наконец не остановился.
20
Я доехал до поворота за домом, через минуту-другую вышел из микроавтобуса, обошел его кругом, задвинул дверцу салона, захлопнул дверцу рядом с водителем, которую успел распахнуть Швинд и которую я не сумел на ходу прикрыть. Картину мне осматривать не хотелось, сам не знаю почему.
Потом я стал ждать. Я глядел на стену, через которую собиралась перелезть Ирена; это была побеленная каменная стена высотой два метра с бордюром из красного кирпича. Взглянул на живую тисовую изгородь соседнего участка, высокую и плотную, примыкавшую, словно зеленая стена, к белой стене гундлаховского сада. Потом посмотрел на забор участка внутри поворота – он тоже был высокий, к тому же наглухо зарос плющом и выглядел столь же неприветливо, как белая каменная стена. Я глядел на голубое небо, слышал доносившийся из садов птичий щебет, далекий собачий лай. Неожиданно я почувствовал себя зажатым между стеной и забором. Меня опять зазнобило, как ночью, и я испугался не знаю чего. Того, что Ирена не придет?
Но Ирена вдруг появилась. Сидя на стене, ясноглазая, сияющая, улыбающаяся, она подобрала волосы, откинула их назад, а потом спрыгнула со стены. Я обнял ее и подумал, что теперь все будет хорошо. Я был счастлив. Запыхавшись, она прислонилась ко мне, чтобы отдышаться, потом быстро поцеловала меня и сказала:
– Надо уезжать отсюда.
Она захотела сесть за руль. В деревне шел праздник, из-за которого мы бы застряли, а преследователи смогли бы нас догнать, поэтому Ирена сказала, что безопасней свернуть перед деревней на дорогу, ведущую в горы, сделать большой крюк и въехать в город с востока. А мне, дескать, лучше выйти из микроавтобуса перед деревней и вернуться в город на своей машине, чтобы ее не нашли в деревне.
– Как там узнают мою машину?
– Лучше не рисковать.
– Рисковать? Разве я не мог, приехав на праздник, выпить вина и уехать в город на такси, оставив собственную машину?
– Пожалуйста, сделай, как я прошу. Мне так будет спокойнее.
– Когда мы увидимся? И что с твоими вещами? Может, нужно их забрать, пока Швинд не вернулся? А картину надо выгрузить и машину куда-то поставить, пока полиция…
– Тсс… – Она закрыла мне рот ладонью. – Я обо всем позабочусь. Без вещей, которые остались у Швинда, я обойдусь.
– Когда ты придешь ко мне?
– Позже, когда все улажу.
Она высадила меня у деревни, поцеловав на прощанье, я забрал машину и поехал домой. Сделать крюк, спрятать картину в каком-то месте, которое она, видимо, подготовила заранее и хотела сохранить от меня в тайне, поставить где-то микроавтобус, взять такси – на все это понадобится часа два, и только потом она придет ко мне. Но еще до того, как истекли два часа, я впал в смятение; я ходил по комнате из угла в угол, то и дело выглядывал из окна, сделал себе чай, забыл вынуть из чайника заварку, через некоторое время снова сделал чай и опять забыл в нем заварку. Как она справится с картиной? Сумеет ли донести ее? Или у нее есть помощник? Кто? Или все-таки сумеет донести сама? Почему она не доверяет мне?
Через два часа я придумал объяснение, почему она до сих пор не пришла, через три часа придумал новое объяснение, а через четыре часа еще одно. Всю ночь я выдумывал разные причины, пытаясь утихомирить свои опасения, что с ней что-то случилось. Этими опасениями я пытался заглушить страх, что она не придет, потому что не хочет прийти. Тревога за нее – так тревожатся друг за друга влюбленные, так друг беспокоится за друга, мать за ребенка.
