— О… — только и смогла произнести Хоуп. Она все еще смотрела на Майка. Ее губы дрожали. Затем я увидела, как по ее лицу катится слеза.
— Тсс, малышка моя… — слышали мы слова Майка. — Тсс…
— О! — снова прошептала она. — Понятно…
— Тсс, дорогая… Тсс, все хорошо… все хорошо, малышка… ты поправишься… ты поправишься… не плачь… не плачь…
— Значит… у него не было романа?
— Нет.
— И он просто занимался… этим… — Она замолчала и ошеломленно захлопала глазами.
— Чтобы проявить доброту, Хоуп.
— Но в таком случае… почему он мне сам все не рассказал? Зачем это скрывать, Лора?
Майк выбрал именно этот момент, чтобы поднять голову. Сначала он бросил взгляд в нашу сторону, затем стал смотреть не отрываясь, от шока все больше раскрывая глаза.
— Вот об этом спроси его сама.
На следующий день, когда я пришла на работу, меня ждало электронное письмо от Хоуп: «Я взяла выходной. Пообедаем? X. X.».
— Плачу я, — тихо сказала она, когда я подошла к ней в «Зукка». — Это самое меньшее, что я могу сделать. — Она все еще была бледна, хотя и менее напряжена, чем все эти месяцы, как будто червячок, который точил ее сердце, наконец успокоился. — Прости, — начала она, когда мы сели у окна. Хоуп принялась ковыряться вилкой в салате. — Прости за все ужасные вещи, которые я наговорила тебе вчера.
— Ничего. Это ты прости меня, что я так долго держала тебя в неведении. Я знала, что тебя это расстроит, и не хотела ничего говорить заранее.
— И правильно, сказала она. — Я должна была увидеть все своими глазами. Должна была пройти через этот шок — и прошла.
— А что было дальше? После того как я ушла?
— Майк был очень… удивлен, увидев меня. Он попросил меня поехать домой. Я потому и взяла отгул — я так измоталась, что позвонила и сослалась на недомогание. К тому же эмоциональный стресс тоже сказался. Но… я же не знала, — с изумлением сказала она.
— Каким скрытным он может быть…
— Я даже ничего не подозревала! — Она покачала головой. — До того момента, пока сама не увидела. Мы никогда не говорили об этом. Это была закрытая тема.
— Почему же он не открылся? — В ее глазах появились слезы.
— Потому что знал, что я не изменю свое мнение.
— Понятно…
— Он сказал, что сильно любит меня и боится потерять. И вот когда услышал о программе «Объятия» в больнице…
— А где он о ней услышал?
— От кого-то на работе — какая-то женщина работала там волонтером, а перед Рождеством упомянула об этом при нем. Он подал заявку — там целая процедура отбора, — и его приняли. Он не решался заговорить об этом со мной, зная, что затронет болезненную тему, но ему так хотелось держать на руках ребенка… — Она подперла голову левой рукой. — Он сказал, что хотел узнать, каково это — держать на руках ребенка. А эта девочка, Клэр, находилась в отделении дольше других, потому что у нее особые проблемы, — и получалось так, что Майк всегда ходил с ней. Но ему сказали, что в конце недели ее забирают в семью, и он хотел, чтобы у нее осталось что-нибудь на память о нем.
— Серебряный браслет.
Она кивнула.
— Потому что он знает, что больше никогда не увидится с ней. Он не знает ее фамилии и имени ее матери или отца, или где она живет и вообще ничего. Все, что он знает, — ей нужны объятия. — Она пыталась сдержать слезы. — Он так… привязался к ней. Он плакал, когда говорил, что больше никогда не увидится с ней.
— Значит, он полюбил Клэр.
— Да. — Она открыла сумку и достала платок. — Полюбил.
— И вы… проговорили полночи. — Она кивнула. — И к чему-нибудь… пришли?
Она ответила не сразу.
— Нет. Но я рада, что хотя бы поняла его. Я наконец поняла, какое опустошение он ощущал последнее время.
— Но как же ты не догадалась раньше?
— Потому что он не только не разговаривал со мной, но и не проявлял никакого интереса к детям. Только теперь я понимаю, что это была ширма. Майк сказал, что, когда мы поженились, он не думал, что будет когда-нибудь жалеть о своем решении, но со временем мысль о ребенке начала донимать его, особенно после того как наши друзья стали обзаводиться детьми. Он рассказал, что каждый раз, когда оказывался на очередном крещении, чувствовал ожесточение и горечь. У него даже появилась грустная присказка: «В моей жизни есть Хоуп, но нет надежды»
[57]
.
— Вот почему он так странно вел себя на крещении Оливии…
— Да. Именно поэтому он никогда не горел желанием навещать Хью и Флисс. Говорил, что Фелисити просто угнетает его своей бесконечной трескотней об Оливии.
— Знакомо, — призналась я.
— А вчера вечером, когда мы сидели в нашей великолепной кремовой гостиной, он, оглядевшись, сказал, что очень бы хотел, чтобы дети устраивали здесь бедлам, разрисовывали стены, проливали что-нибудь на ковер, разбрасывали игрушки, шумели и галдели — в общем, все, что я терпеть не могу.
— И?..
— И… — Она пожала плечами. — Не знаю… Я рада, что ошиблась в своих подозрениях. У Майка не было романа, и он мне не лгал, когда говорил, что его никогда и не будет. Но как я после всего этого могу жить с ним под одной крышей? Как, Лора? — Ее глаза снова наполнились слезами. — Это было бы несправедливо. Он любит меня, но хочет детей. А эти две вещи несовместны.
У меня заболело сердце.
— Значит, ты считаешь, что не… передумаешь?
Она вздохнула:
— Я никогда не хотела детей. И тебе это известно. Меня никогда не привлекала беременность, бессонные ночи, шум и стресс. Я никогда не стремилась к безграничной ответственности, никогда не хотела беспокоиться и крутиться словно белка в колесе, как другие родители. Ведь и без детей можно прекрасно обойтись, разве нет? — Я не ответила. — Я все равно не смогу измениться.
— Но разве… разве…
Она пристально посмотрела на меня:
— Разве нельзя себя заставить, ты хочешь сказать? — Она покачала головой: — Нет… вряд ли я смогу. — Она сделала глубокий вдох, а потом посмотрела на меня: — Что скажешь?
— Скажу, что пару лет назад Фелисити спросила у Майка, не жалеет ли он, что у него нет полноценной семьи.
— Да? — пробормотала она.
— А он сказал, что… это вопрос любви.
— О! Ну… здорово, что он так сказал.
— Да. Мы тоже так подумали.
— Ты ответила мне так же, когда я спросила тебя насчет того, как ты выдерживаешь всю эту ситуацию с Люком.
— Правда? — Я посмотрела на нее. — Ах да. Теперь припоминаю…
