— Да… да, слушаю.
— Ну разве не очаровательно? — Я подумала о микроскопическом пятнышке, о том, как клетка разделяется и умножается вдвое.
— Просто чудо. — Я выглянула в окно.
— Ну скажешь тоже. Впрочем, мы миновали хоть и маленькую, но важную веху, — с гордостью добавила Фелисити. — А вот то, что она это сделала на месяц раньше, ведь Оливии только пять месяцев и три дня, просто фантастика. Твоя племянница башковитая. Правдамоесладенькоеличи-коукоготакоеличико? — Ее голос вдруг снова повысился на две октавы. — Тыкрасотулечкамояумницаразумница!
— Стало быть, сказывается польза грудного вскармливания, — произнесла я с таким энтузиазмом, какой могла изобразить.
— О, абсолютно. Они, безусловно, развиваются быстрее.
— Я бы не сказала, Флисс.
— Я знаю, — возмущенно парировала она. — Ты только подумай, насколько умнее могли бы быть мы с тобой! Боже, она только что срыгнула на меня… подожди. Ничегомояла-пунечкасладенькаядевочкавсевпорядке. Да где же этот муслин? Никогда нет под рукой, когда нужно… Черт, черт, черт, — о, вот он… Лора? Лора, ты слушаешь?
— Да, просто ты меня застала по дороге в студию и…
— А я сказала тебе, что только что начала ее прикармливать? — перебила она меня в очередной раз.
— Да, Флисс. Кажется, да.
Фелисити, являясь крупнейшей в мире занудой по части детей, об Оливии рассказывает мне все — о ее развитии, живости ума, весе, росте волос, неземной по сравнению с детьми знакомых красоте и о том, как прекрасно быть мамой. Она поступает так не в угоду своему самодовольству — она милый, сердечный человек, — а просто потому, что ничего не может с собой поделать, потому что она парит от счастья. А так как мы трое очень близки и у нас с Хоуп нет детей — младшая сестра никогда и не хотела их, — Флисс любит делиться своими радостями с нами обеими. Она посвящает нас во все подробности жизни Оливии и рассматривает это как своеобразный поощрительный приз своим бездетным сестрам. И хотя она вовсе не желает нам зла, порой эта ее привычка меня раздражает. А иногда… выводит из себя. Но каждый раз, когда это происходит, я просто напоминаю себе, через что она прошла, чтобы родить ребенка. «Я бы согласилась ходить по битому стеклу, — как-то призналась она вся в слезах. — Я бы согласилась ходить по битому стеклу, если бы это помогло». В каком-то смысле именно это она и делала, потому что Оливия родилась спустя десять лет и шесть долгих циклов лечения бесплодия. Тот факт, что Флисс работала воспитателем в детском саду, делал ее разочарование еще горше.
Она изо всех сил старалась увеличить свои шансы — занималась йогой, прошла курс рефлексотерапии и гипноза, полностью пересмотрела свой рацион. Дома привела все в соответствие с требованиями системы фэн-шуй — как будто перестановка мебели могла помочь в таком деле! Отказалась от алкоголя, кофе и чая. Даже пломбы из амальгамы заменила на композитные. Отправилась в паломничество в Лурд
[16]
. И вот в тридцать восемь нежданно-негаданно забеременела. Теперь, когда ей наконец удалось стать матерью, Фелисити фанатично поклоняется Детям — и боготворит каждую отрыжку, бульканье и визг.
— Как дела со сладким картофелем? — осведомилась я из вежливости.
— А, потребовалось два подхода — ты бы видела, как она скуксила личико в первый раз! — но теперь ей нравится. Правдамоялапусюнечкасладкийпупс? — добавила она. — Я смешиваю его с небольшим количеством цукини.
Дальше последовала вставка о том, как опасно давать детям много моркови, потому что они плохо переваривают витамин А и могут стать ярко-оранжевыми, а затем — лекция об экологических ужасах одноразовых подгузников — предмет, которым Фелисити просто одержима.
— Они заполонили наши свалки, — сказала она решительно. — Это так отвратительно: выбрасывается по восемь миллионов в день — и они никогда не разлагаются, потому что содержат гель. Только представь себе, Лора: через целых пятьсот лет потомки Оливии по-прежнему будут пытаться каким-то образом избавиться от ее памперсов! Разве это не кошмарно?
— Пожалуй. Так ты используешь тканевые, да?
— Боже, ты шутишь, — слишком много хлопот, не говоря уж о запахе. Нет, я начала использовать одноразовые экологически чистые без геля — покупаю их во «Фреш энд уайлд»
[17]
. Они, правда, стоят чуть дороже.
— Сколько?
— Сорок пять пенсов за штуку.
— Сорок пять пенсов? Чтоб мне провалиться! — Я быстро прикинула в уме. Младенцам требуется менять подгузники в среднем по шесть раз на дню, то есть два фунта семьдесят пенсов умножаем на семь и получаем восемнадцать фунтов девяносто пенсов в неделю, а недель пятьдесят две, итого… умножаем на два с половиной года, которые ребенок в среднем проводит в подгузниках, — получается почти две с половиной тысячи фунтов. — Бедный Хью, — сказала я.
— Ну, он мог бы и не бросать свою работу, не так ли? — сердито возразила она.
— М-м, думаю, да.
Мне нравится Хью, муж Фелисити. Он достаточно привлекательный, легкий на подъем человек, — но мне немного жаль его. Он успешно работал в «Оранж», что позволило им купить дом на Мурхаус-роуд. Но вот однажды Фелисити с восторгом показала ему вторую синюю полоску на тесте на беременность, а он заявил, что только что уволился, так как на протяжении многих лет он хотел делать совершенно иную карьеру. Но пока его мечта не спешит сбываться.
— Как там твой изобретатель? — спросила я, когда машина въехала в ворота парковки студии. — Появилось что-нибудь патентоспособное на горизонте?
Послышался раздраженный вздох.
— Конечно, нет. Что ты? Я не знаю — хоть бы нашел себе нормальную работу, что ли, или по крайней мере придумал бы что-нибудь полезное, вроде колеса!
— Ладно, мне пора, Флисс: только что приехала на студию — у нас сегодня запись.
— Ну, удачи. Буду смотреть — конечно, пока Оливия не проснется. — Потом сестра начала рассказывать, как пытается научить Оливию перестать будить ее в четыре утра и что делает для того, чтобы заставить ее заснуть опять, а я думала: «Почему бы тебе не замолчать? Почему бы не прекратить рассказывать о ребенке? Да, она очень милая и я ее очень люблю, но сегодня больше ничего не хочу о ней знать.
Спасибо, Флисс, потому что — давай посмотрим правде в глаза — она твой ребенок, не так ли? Твой, а не мой», — как вдруг Фелисити произнесла, в свойственной ей импульсивной манере, от которой всегда щемит сердце: — Ты знаешь, Лора, я так горжусь тобой.
— Что?
Мое раздражение растаяло, как роса, и я почувствовала, как на глаза наворачиваются слезы.
— Ну, я думаю, ты такая замечательная. А я тут привязалась со своей Оливией и надоедаю тебе…
