— Сино по кайо?
— Меня зовут Мартин Финч. Я член экспертного комитета «Сайентифик американ». Могу я увидеть доктора и миссис Кроули?
— Нет дома!
Я решил, что слуга не понял меня и принял за назойливого журналиста, и пустился в пространные объяснения, живописуя, как меня выпроводили из «Бельвю-Стратфорда». Послушав немного, дворецкий прервал меня нетерпеливым жестом.
— Да-да, — закивал он, словно уже слышал о моих злоключениях раньше, и, к моему изумлению, пригласил меня войти. — Тулой. Входите.
Я бросил последний взгляд на английского школьника, следившего за мной с другого конца улицы, и переступил порог. В передней пахло маслом, которое употребляется для жарки в филиппинской кухне: видимо, я оторвал слугу от приготовления ужина. Самих же хозяев дома не было, в этот вечер они отправились на концерт в Академию музыки.
Дворецкий закрыл дверь и опустил на пол терьера, который тут же принялся изучать отвороты моих брюк. Слуга взял у меня пальто и повесил его в гардероб в прихожей. Я стоял как истукан и чувствовал себя ужасно неловко. Филиппинец был невысок ростом, но коренаст и чем-то напоминал крепыша-терьера, на вид ему было лет пятьдесят, хотя волосы его почти не тронуло сединой. При крещении его нарекли Пасифико, но, как я узнал позже, обычно его звали просто Пайк. Забавно: имя его напоминало о пике — средневековом оружии, длинном копье, которым разили противника, и остромордой зубастой хищной рыбе.
[12]
Пожалуй, трудно было придумать более подходящее имя. Я ничуть не сомневался, что Пайк вполне способен в случае необходимости укусить недруга.
Впрочем, нельзя сказать, что он был негостеприимен, наоборот: едва я переступил порог, он поспешил обогреть меня и даже одарил белозубой улыбкой, когда я, отведав его жаркого — сильно перченной смеси креветок, рисовой лапши и овощей, которую он назвал «пансит луглуг», покраснел как свекла. Пайк настоял, чтобы я разделил с ним трапезу, и я вдруг почувствовал, насколько проголодался. Ужинали мы в кухне, куда обычно не приглашают гостей, но поскольку Кроули наслаждались симфонической музыкой, а у горничной был выходной, в доме номер 2031 по Спрюс-стрит меня принимали без обычных формальностей.
А это был весьма чинный дом. Пока дворецкий вел меня в кухню, я успел краем глаза заглянуть в комнаты и попытался по внешнему виду определить, что за люди здесь живут. Комната, которую поначалу я принял за гостиную, оказалась на самом деле приемной мистера Кроули. Здесь стоял низкий, довольно неудобный диван, на котором посетители ждали своей очереди, а другая дверь, в глубине, видимо, вела в кабинет. Немного дальше по коридору располагалась гостиная, она была обставлена весьма унылой мебелью, стены украшали невзрачные картины (изображавшие в основном сцены охоты, оленей и иную дичь), каминная полка была отделана египетским мрамором, и на ней красовались часы работы дрезденских мастеров, отсчитывавшие секунды до Судного дня. Я честно пытался найти хоть что-то привлекательное в картинах в коридоре, это были сельские пейзажи, изображавшие окрестности Пенсильвании, причем как раз в тот момент, когда солнце только что скрылось за тучами. Вряд ли кому пришлась бы по душе подобная живопись, разве только бедняге, пребывающему в глубокой депрессии.
Я тщетно искал в обстановке следы женского присутствия. Во всех отношениях это был дом викторианского джентльмена, сохранившийся словно медицинский экспонат, для консервации которого применили состав из равных частей высокой нравственности и строгих традиций. Мне стало немного грустно, когда я представил, что в подобных условиях живет тридцатилетняя женщина. Но потом я спохватился, что не видел другие этажи: гостиные и комнаты для шитья, кабинеты и спальни — именно там протекает жизнь хозяев дома. Обнадеживало и то, что Кроули любят домашних животных, причем столь разных по повадкам — сиамская кошка и терьер. Это свидетельствовало о добросердечии хозяев и их веселом нраве (о чем нельзя было догадаться по обстановке), а возможно, и склонности к философии, стремлении соединить инь и ян и примирить столь противоположных по характеру животных. Все эти наблюдения свидетельствовали о том, что мне не терпелось поскорее заполнить белые пятна на портрете Мины Кроули.
Отдавая должное восточному кушанью, которое напоминало жареный рулет с капустой и рубленой свининой, я попытался расспросить Пайка о его загадочных хозяевах.
— Давно вы служите у Кроули?
— Мистеру Кроули — двадцать пять лет.
— Так долго! Как же все началось?
— Испанская война, — сказал слуга, имея в виду конфликт в тропиках четвертьвековой давности — войну, которую вел Рузвельт, сражаясь на два фронта на Кубе и на Филиппинах. Я постарался разговорить Пайка, чтобы выведать его историю. Он был ранен в стычке с испанскими завоевателями и брошен в тюрьму в Кавите, где никому и в голову не приходило позаботиться о его лечении. Освобождение пришло, когда флот Дьюи разгромил испанцев в битве в Манильском заливе. Узников освободили, Пайк попал на борт «Олимпии» и был спасен — от гангрены и верной смерти — молодым американским хирургом, который смог сохранить пациенту жизнь, но не сумел сберечь ногу.
Пайк задрал штанину и показал мне протез — он был на два тона светлее, чем его смуглая кожа. Тем хирургом оказался Артур Кроули.
— После войны доктор Кроули решил остаться на флоте, — продолжал Пайк, — а мне нужна была работа, с которой я мог бы справиться и на одной ноге.
Так был заключен этот союз. Добрый десяток лет они странствовали по Тихому океану в Южном полушарии. Наконец Кроули надоела тропическая медицина, он решил вернуться в Филадельфию. И взял с собой Пайка.
Мне было интересно, как появление женщины в холостяцком доме повлияло на долголетний мужской союз, но я благоразумно удержался от этого вопроса. И все же я попытался перевести разговор на жену мистера Кроули:
— А что, мистер и миссис Кроули часто путешествуют за границей? — поинтересовался я.
Слуга покачал головой:
— Она боится.
— Иностранцев?
Пайк многозначительно пожал плечами, давая понять, что это лишь одна из фобий его хозяйки.
— И молнии, и больших собак, и пауков… — В глазах дворецкого заиграли озорные мальчишеские искорки, и он добавил: — И моей ноги.
— Твоей ноги?
— Однажды доктор Кроули велел мне поставить ее у края кровати.
— Когда?
— Во время их медового месяца, — радостно сообщил Пайк. — Вы бы слышали, как кричала миссис Кроули!
Его плечи затряслись от смеха. Я не удержался и тоже рассмеялся, хотя в глубине души посчитал шутку слишком грубой. Довольно странный способ начинать семейную жизнь.
— Вот уж не думал, что миссис Кроули такая пугливая, — заметил я. — Я-то подумал, что женщина, которая отваживается разговаривать с мертвыми, не знает страха.
