— Ш-ш-ш-ш! — шикнул на них Кроули. — Он приближается…
Мы обратились в слух, но, словно восьмидесятилетний старик, прикованный к неудобному креслу, слышали лишь обычные звуки, раздающиеся в старом доме: гудение водопроводных труб, ворчание углей в камине — ни приближающихся шагов, ни сбивчивого боя старинных часов на лестнице. Я прислушивался так старательно, что слышал, как тикают часы на моей руке, а также часы Ричардсона и Флинна, причем различал разницу в их звучании. Карманные часы Кроули молчали, но зато я слышал его торопливое легкое дыхание, которое звучало контрапунктом к его учащенному пульсу, сильные толчки которого я ощущал на моей руке. «Он боится», — решил я и подумал, что страх довольно трудно сымитировать: что бы ни делала Мина, муж искренне ей верил.
Кроули сжал мою руку и прошептал:
— Он здесь.
Откуда-то из глубины запертой комнаты раздалось покашливание. А вслед за этим мы услышали доносившийся из темноты мужской голос.
— Вижу, ты позаботился о компании для меня, Кроули.
Дрожь пролетела по кругу наших соединенных рук. Это был голос образованного человека двадцати-тридцати лет, и пусть я покажусь претенциозным снобом из тех, кто утверждает, что способны различить в винном букете дюжину различных ароматов, но позволю себе утверждать, что, судя по голосу, его владелец принадлежал к тем, кто вырос в достатке и ищет избавления от скуки в модном цинизме. Это был голос молодого человека, завсегдатая престижных гарвардских гостиных, который гоняет очертя голову на автомобилях по Мэдисон-авеню, но чудом остается цел в любой передряге и фланирует в толпе гостей на шикарных свадьбах в надежде совратить молоденькую кузину.
— Это друзья, Уолтер, — сообщил Кроули гостю.
— Твои или Мины?
— Наши общие.
Уолтер скептически хмыкнул. Я попытался определить, откуда доносится голос, но не смог. Обладатель его, казалось, все время передвигался по комнате, когда он заговорил снова, то был уже возле занавешенных окон.
— Если судить по одежке, Кроули, то это, скорее, твои приятели.
Кроули откашлялся и проговорил смущенно:
— Ну отчасти… по крайней мере, эти четыре господина проделали немалый путь из Нью-Йорка, чтобы встретиться с тобой, Уолтер. Ты должен быть польщен.
— Мне бы польстило больше, принеси они с собой что-нибудь выпить.
К Флинну, первому из нас, вернулся дар речи.
— Неужели, прихвати мы выпивку, вы смогли бы использовать ее по назначению?
— Думаю, я бы как-нибудь справился.
Кроули попытался осторожно объяснить:
— У Уолтера больше нет того, что мы называем ртом…
— Зато у меня есть что-то поинтереснее, — перебил его голос, — и более подходящее для кое-чего…
— Ой, — вскрикнул от боли Флинн. Он вскочил, а стул его упал на пол. — Этот сукин сын только что укусил меня!
— Ради всего святого — сядьте. Вы причиняете ей боль.
Я почувствовал, как Мина забилась в конвульсиях. Услышав ее стоны, Флинн, ворча, вернулся на свое место между Круоли и Фоксом. Когда судороги Мины прекратились, мы услышали смех Уолтера, доносившийся из угла детской. Он был похож на смех озорника-школьника.
— Кажется, у меня кровь на шее, — пожаловался Флинн.
Фокс, откашлявшись, произнес официальным тоном:
— Уолтер, мы представляем здесь исследовательский комитет «Сайентифик американ» — полагаю, вы наслышаны об этом журнале?
— Что-то я давненько не возобновлял мою подписку.
— Ха, удачная шутка, — сказал Фокс холодно и попытался парировать выпад Уолтера: — А продукция в газетных ларьках у вас, видимо, устарела?
— Там, где я нахожусь, темновато для чтения.
— Интересно, — проговорил я, решив, что пора и мне присоединиться к разговору. — А не могли бы вы описать нам это место, чтобы мы лучше его представили?
Молчание. Потом голос Уолтера раздался уже с другой стороны.
— Сейчас я стою прямо за тобой, приятель.
Я невольно напрягся и, повернув голову, стал вглядываться в темноту за спиной. Во рту у меня пересохло, я облизал губы, и проговорил:
— Докажите это.
— Как?
Я перевел дыхание.
— Ударьте Фокса.
Уолтер рассмеялся так громко, что заглушил возмущенные протесты Фокса. Но я не хотел обращать все это в шутку и пытался проверить, как этот так называемый дух отреагирует на мою попытку изменить сценарий.
— А ты мне нравишься, парень, — сказал Уолтер. — Но, боюсь, я не настроен сегодня играть под твою дудку.
— Тогда что же тебе нынче по душе?
Уолтер прошептал мне в самое ухо:
— Возможно, я еще навещу тебя сегодня, тогда и узнаешь…
Что-то холодное и жесткое, как слоновья кожа, потерлось о мою щеку. Я закусил губу, чтобы не закричать. К счастью, Уолтер переключил свое внимание на других.
— Честно говоря, джентльмены, я бы тут кое-что переставил…
Раздался громкий треск: что-то тяжелое упало на стол, и тот развалился на части. («Проклятие, уродство!» — прорычал Уолтер.) Сломанная столешница рухнула мне на ногу. Теперь мне хорошо стали видны ноги Мины, опутанные светящимся шнуром; что-то было не так, хотя в тот момент я не мог сказать, что именно меня насторожило.
— Надеюсь, ты не в претензии, Кроули? — не унимался Уолтер. — Я решил передвинуть буфет там внизу — боюсь, кое-что побилось при перемещении.
— Это же был парадный фарфор моей матери!
— Твоя мать была старой стервой с ужасным вкусом.
Повисла тишина, Кроули едва сдерживал себя.
— Я уверен, что это произошло случайно, Уолтер, — произнес он наконец, смиряя возмущение. — Ты знаешь, мы с Миной хотим, чтобы ты считал наш дом своим домом.
— Ой-ой-ой! Какими великодушными мы стараемся выглядеть на людях, — сказал с презрением Уолтер. — Ты ведь любишь публику, верно, Кроули? Тебя хлебом не корми, дай перед кем-нибудь покрасоваться! Небось с ума сходишь в операционной: одна женщина висит в кресле, а три других смотрят. Признайся, старик, трудно скрыть эрекцию под халатом?
— Хватит! — проревел Кроули.
— Поосторожнее, не разомкни круг, — поддел его Уолтер. — Ты ведь не хочешь причинить боль твоей драгоценнейшей Мине? Или хочешь?
Мина издала тихий стон, стало ясно, что она выходит из транса. Так пациенты Кроули просыпались после наркоза.
— Мне показалось, я слышу голос Мины, — сказал Уолтер, обращаясь к нам. Голос его стал стихать, словно он удалялся от нас по тоннелю. — Джентльмены, я был бы рад еще поболтать с вами, но мне пора возвращаться к себе. Так что позвольте откланяться.
