— При всем моем уважении к вам, профессор, я в это не верю.
— Не спорьте, Финч. Итак, когда следующий сеанс?
— Завтра. Мина попросила один день передышки.
На том конце провода повисло молчание.
— Так, значит, она уже «Мина»?
— Я хотел сказать «миссис Кроули».
Кровь бросилась мне в лицо, я испытывал смешанное чувство смущения и досады: как мало все-таки он доверяет мне! Возможно, Флинн прав — и точно лишь «рупор».
Маклафлин предпочел не делать из мухи слона и перевел разговор на более важные предметы:
— А комитет тоже решил отдохнуть?
— Нет. Мы встречаемся за ужином, чтобы составить список вопросов для Уолтера.
Маклафлин раздраженно хмыкнул:
— Нашли себе дело! Но раз уж вы так решили, поинтересуйтесь заодно, что он думает о весенней моде.
Сарказм явно не был сильной чертой профессора.
— Может быть, вы подскажете, что еще нам следует обсудить?
— Подскажу: как следить за миссис Кроули.
— А что бы вы посоветовали?
— Для начала постарайтесь получше закрепить ее ноги, — проворчал Маклафлин. — И потребуйте, чтобы муж был исключен из круга.
Я прикусил язык и пообещал сделать все, как он велит.
После разговора я присел в кабине, чтобы немного выпустить пар, но ожидавший снаружи господин принялся стучать в стекло.
Я вышел из телефонной будки и встал в очередь к кассе. Мне пришлось подождать, пока аптекарь продаст бутылку осветлителя для волос молоденькой девушке и пару марок по два цента раздраженной гувернантке. Тем временем я наблюдал, как юные подопечные гувернантки, две маленькие сестрички, затеяли ссору из-за игрушки — сделанного из носка щенка с пуговицами вместо глаз. Та, что потемнее, в конце концов завладела игрушкой и, натянув ее на крошечную ладошку, стала изображать кукольный театр.
Гувернантка подхватила девочек и удалилась. Подошла моя очередь, но я так задумался, что аптекарю пришлось дважды поздороваться со мной, прежде чем я сообразил, что он обращается ко мне.
— Еще раз доброе утро, профессор.
Он обращался ко мне так с тех пор, как узнал, что я приехал из Гарварда, мне пришлось в этом признаться, когда он заподозрил меня в нелегальных махинациях.
— Сегодня только телефонный звонок? — спросил он и, когда я рассеянно кивнул, живо подсчитал на обороте старого рецепта, сколько мне следует заплатить. Это был забавный человечек, лысый и розовый, словно младенец, которого только что вынули из ванной и хорошенько растерли полотенцем, но младенец с печеночными пятнами. В глубокой задумчивости я заплатил за разговор, попрощался и уже собирался выйти на улицу, как вдруг мысль, подсказанная близняшками и их самодельным щенком, полностью прояснилась в моем мозгу.
— Могу я попросить вас о помощи?
Старичок насторожился и обвел взглядом помещение, словно хотел убедиться, что мы одни.
Потом перегнулся через прилавок и прошептал:
— Может, я и помог бы, но я продаю только по полпинты, так что, если вам нужен галлон, ищите в другом месте.
И тут же извлек откуда-то из-под оцинкованного прилавка бутыль без этикетки с «шипучкой» местного разлива, знаменитой изрядным содержанием спирта.
— Не хочу отвечать, если какой молодец вроде вас заболеет.
— Но я совсем не о том хотел вас просить!
— Нет? — Он заморгал на меня из-за очков без оправы.
— Я ищу чревовещателя.
— Ах, вот что! — только и сказал он, словно моя просьба ничем не отличалась от прочих, с какими обращались к нему его клиенты. Он наверняка знает город лучше, чем кто-либо еще, подумал я, как-никак ему уже под семьдесят, и он, верно, помнит даже войну Севера и Юга.
— Чревовещатель… чревовещатель… — Старик провел языком по уцелевшим зубам, словно содержавшиеся в них минералы могли помочь ему подстегнуть память. — Был один, жил на берегу, на Стальном Пирсе, вроде был ничего.
— А поближе никого нет?
— Поближе… — Аптекарь насупился и прищелкнул пальцами. — Собственно говоря, был один на Пятой Северной, называл себя «профессор Вокс».
Я взял огрызок карандаша и записал все подробно на том самом рецепте, где он подсчитывал плату за телефон.
— Это прямо за углом, — продолжал он, радуясь, что вспомнил. — Рядом с одной из этих еврейских молелен. Вы его дом не пропустите — там все стены афишами оклеены.
— Я знал, что обратился к дельному человеку! — поблагодарил я, свернул записку с адресом и сунул ее в карман. Я пожал старику руку, она была мягкой, как старая балетная туфля. Уже в дверях я снова обернулся: — А, кстати, сколько вы просите за ту бутылку?
Район, куда направил меня аптекарь, был всего в нескольких кварталах, но мне показалось, что я очутился на другом краю света, так непохож он был на окрестности площади Риттенхаус. Два района различались так же, как две реки, с которыми они соседствовали: на западе протекала Шуйкил, на соединенных каменными мостами берегах которой красовались хорошенькие лодочные домики, а рано по утрам здесь появлялись гребцы, словно заплывшие с Темзы; на востоке же была Делавэр, темная и глубокая промышленная река, вдоль которой теснились верфи, доки и таможни, а чуть поодаль расположились многочисленные пивоварни, кружевные мастерские, железнодорожные тупики. В этих местах и в помине не было тенистых деревьев, которые росли вдоль Пятой улицы и Сприг-Гарден; я заметил здесь лишь редкие сухие ясени да заросшие сорняками пустыри. Не было тут и ярких красок, казалось, в этих условиях выжить мог лишь тусклый цвет красного кирпича, хотя не исключено, что разноцветье не приветствовалось в этих краях. Я чувствовал себя здесь чужаком. Одиноко шагал я по одноцветным улицам мимо покосившихся доходных домов и неприветливых городских коттеджей на три семьи. На улицах почти не было людей, а те, кого я встретил — старухи, с головы до пят одетые во все черное, да ватага сорванцов, гнавшихся за бездомной собакой, — смотрели на меня подозрительно.
Слава Богу, старый аптекарь не обманул, сказав, что я обязательно замечу дом чревовещателя. Я нашел его под номером 700 в северном конце Пятой улицы, где он соседствовал с «еврейской молельной», которая на поверку оказалась греческой ортодоксальной церковью. Дом этот ничем не отличался от прочих: трехэтажное здание из тускло-коричневого кирпича, с окнами без ставен и видавшим виды полотняным навесом. И все же он выделялся среди соседей: каждый дюйм кирпичной стены был оклеен афишами и рукописными объявлениями, самое зазывное из которых звучало так:
ПРОФЕССОР САМУЭЛЬ Л. ВОКС ЗНАМЕНИТЫЙ ЧРЕВОВЕЩАТЕЛЬ
А ниже мельче сообщалось:
Чревовещательные иллюзии.
Ежедневные представления.
