— Вовсе нет. Ее сестричка — вот это стоящая штучка!
— Так тут и ее сестра?
— На кухне. Но, к сожалению, есть еще и муж.
— И, полагаю, он тоже на кухне?
— Нет, вон он, в баре. — Флинн махнул рукой в сторону передней комнаты, где краснолицый верзила с татуировками на руках раскрывал устричные раковины.
— Похоже, он человек разумный.
Немного погодя появился Ричардсон, как обычно разодетый в пух и прах. На этот раз на нем было вигоневое пальто, смокинг с шелковыми лацканами и дорогие ботинки. Он уселся, положил ногу на ногу и расправил на коленях салфетку, словно собирался показывать фокусы. Официантка принесла заказанные нами первые блюда: устрицы для Флинна и устричное рагу с желтыми кусками масла для меня.
— В чем дело? — спросил меня Ричардсон. — Вы не любите их сырыми?
— Просто мне не нравится есть кого-либо живьем.
— Слыхали, Флинн? В наши ряды затесался пацифист.
— Отвяжись от парня, — сказал Флинн, отечески обнимая меня за плечи, — просто он бережет себя до свадьбы.
Я смахнул руку Флинна. Вечер обещал быть долгим.
Фокс, разрумяненный с мороза, прибыл минут через десять. Не успев снять пальто, он остановил нашу официантку и сделал заказ. Когда она спустя несколько минут появилась с сеткой креветок, отваренных в специях, он набросился на них, словно зверь на добычу.
— Господи, Фокс, тебе не нужен нагрудник? — спросил Флинн.
— Или китовый ус? — предложил Ричардсон.
Будь моя воля, я бы на всю эту троицу нацепил намордники. Хорошо хоть, что манеры Фокса отвлекли на время внимание присутствовавших от меня. Наш ужин продолжался в том же духе, официантка не переставала приносить поднос за подносом, и Фокс все больше краснел от натуги, силясь уместить в своей утробе каждое новое блюдо, — мне невольно вспомнилась детская сказка о китайце, который проглотил море. Я старался не поднимать голову, чтобы не попасть под саркастическую перестрелку между Ричардсоном и Флинном. О Мине Кроули никто так и не заговорил. Я и опомниться не успел, как ужин завершился, и мои коллеги закурили сигары и потребовали счет.
— Так что, кто-нибудь попытался сочинить вопросы для Уолтера? — спросил я.
— Ну, у нас еще будет время на это, — отмахнулся Флинн и объявил сидящим за столом: — А теперь предлагаю перенести нашу вечеринку в другое местечко.
От сигарного дыма меня начало мутить, и, пока Фокс расплачивался по счету, я поспешил выйти на улицу и стал поджидать остальных, прогуливаясь по тротуару. Ночь была ясная и морозная, так что, когда троица вышла из ресторана, мне уже стало получше.
К сожалению, ночной морозец подействовал на Флинна возбуждающе — впрочем, этому могли поспособствовать и две дюжины устриц, поглощенных им за ужином. Его вечное перо налилось свинцом, и он ощутил безотлагательную потребность найти подружку по переписке. Решительно шагнув на мостовую, он остановил проезжавшее такси.
— Забирайтесь, ребята, — пригласил Флинн. Ричардсон проворно нырнул внутрь, а за ним почти на карачках вполз Фокс. Флинн пинком подтолкнул его внутрь и жестом пригласил меня последовать за ними.
— Может, лучше найдем тихое местечко и обсудим завтрашний сеанс? — пробормотал я.
— После, — отрезал Флинн, распахивая передо мной дверцу.
— Куда вы направляетесь?
Флинн усмехнулся, зажав огрызок сигары в углу рта. Он вскинул брови и ответил загадочно:
— Там видно будет.
Через десять минут такси остановилось у похоронного бюро на одной из улочек в Южном районе Филадельфии, где, судя по каменным львам и многочисленным скульптурам Девы Марии, жили рабочие-итальянцы. Стараясь удержать в желудке ужин, который после тряски в машине так и рвался наружу, я тащился позади остальных. Флинн уверенно подвел нас к дверям похоронной конторы и позвонил в дверь; мы притоптывали, чтобы согреться.
Через минуту дверь открыл смазливый верзила в костюме, который был мал ему на пару размеров. Из глубины дома донеслись звуки органа.
— Чего надо?
— Мы пришли выразить наше соболезнование, — заявил Флинн.
Привратник оглядел улицу за нашими спинами.
— Вы что, родственники покойного?
— По материнской линии.
Это, как мы впоследствии узнали, был пароль, который Флинн вызнал накануне утром за мзду в два доллара у посыльного «Вестерн Юнион». Услышав надлежащий ответ, слуга хмыкнул и пропустил нас в дом.
Оказавшись внутри этой фальшивой похоронной конторы — «слепой свиньи», как называли подобные заведения во времена сухого закона, — мы двинулись на звук органа по темному коридору, где пахло мебельным лаком и увядшими гардениями. Мы прошли мимо молодого человека, преспокойно храпевшего в открытом гробу, и, раздвинув тяжелые бархатные гардины, оказались участниками самой хриплой похоронной службы из тех, что когда-либо видел и слышал. Электрическая пианола наигрывала мелодию, под которую среди столиков танцевала дюжина пар, в то время как бармены обносили посетителей джином и виски по пятьдесят центов за стакан.
— Ну и ну, скажу я тебе, старик, — пробормотал Ричардсон, хлопая Флинна по плечу, — семья твоей матери и впрямь знает толк в похоронах!
И они с Фоксом пошли добывать столик, а мы с Флинном направились к стойке бара.
Бармен подозрительно покосился на меня.
— А не молод ты для таких мест?
— Да вы что? — возразил я возмущенно. — Мне уже двадцать четыре.
Бармен повернулся к Флинну.
— А он не врет?
— Трудно сказать, — отвечал тот. — Может, и стоило бы распилить его пополам да подсчитать кольца.
— Флинн!
— Ладно, пусть на этот раз будет по-вашему, — проворчал бармен. — Чего желаете, парни?
— Бутылку лучшего кофейного зелья.
— Сколько стаканов?
Флинн поднял четыре пальца. И бармен удалился.
Рядом со мной какая-то девица беседовала с оливками в своем бокале.
— Скотство разговаривать так с девушкой, которую притворяешься, что любишь, верно?
Я почувствовал, как ее ладонь коснулась моего локтя, и обернулся. Девушка показалась мне миленькой, только выглядела как на смазанном снимке: тушь растеклась — видно, она уже всплакнула. Девица прищурилась, не столько из желания пофлиртовать со мной, сколько просто затем, чтобы лучше меня разглядеть.
— Что скажешь, мистер?
— О чем?
— Что дерьмово… ах, прости мне мой французский… просто ужасно обращаться так со своей девушкой. Обзывать ее фальшивкой и обманщицей… — Девушка вцепилась в мой рукав, на ее накладных ресницах повисли слезы. — Взаправду, мистер, разве не скотство так обращаться с девушкой, которая всегда тебя любила?
