Если так произошло и в доме Кроули, то в настоящий момент в это распахнутое окно влетел довольно холодный ветер, заставивший меня дрожать, пока я поднимался вслед за Кроули.
Сорок минут спустя мы сидели в темноте и слушали потрескивание граммофона, который в третий раз играл мотивчик, что был в моде несколько лет назад, — «Я без ума от Харри».
Перед очередным уколом Мина повторила предупреждение своего мужа: что Уолтер, в знак протеста против внесенных нами изменений в «спиритический состав» нашего кружка, может и не появиться в этот вечер. Мне было больно слышать ее извинения. Когда мы вновь соединили руки, я был готов провалиться сквозь землю от стыда. Я все больше мрачнел с каждым припевом модной песенки, которую распевал гунявый голос, и постепенно убедил себя, что на этот раз из сеанса ничего не выйдет.
Каково же было мое облегчение, когда под конец третьего исполнения я услышал, что кто-то насвистывает в такт.
Свист становился все громче, словно человек приближался к нам по длинной мощеной улице. Я представил, как он идет по пустынной метафизической аллее — руки в карманах, воротник поднят.
— Уолтер?
— Ш-ш-ш, — прошипел голос где-то внутри комнаты. — Это лучшее место, — пояснил он и стал напевать на удивление приятным голосом:
О, я просто без ума от тебя,
Не могу без тебя,
Неужели ты не слышишь, как я зову тебя?
Неужели ты сомневаешься?
Уолтер заставил нас дождаться, когда фонограф прекратит играть, а потом намеренно громко вздохнул. Кажется, я начал разбираться в его музыкальных пристрастиях. Впрочем, он сам не замедлил подтвердить это:
— А разве ты не любишь эту мелодию, Кроули?
Ответа не последовало.
— Кроули?
— Его здесь нет, — сказал я, вызываясь вести переговоры от лица всех собравшихся.
— Что? — искренне удивился Уолтер.
— Мы попросили вашего шурина на сегодня удалиться из круга.
— Почему?
— Ради эксперимента.
— И Кроули согласился? Не следовало ему этого делать. Уж ему-то известно, как я не люблю сюрпризы.
— Честно говоря, доктор Кроули предупреждал нас.
— Так в следующий раз слушайте, что он говорит! — раздраженно заметил Уолтер. — Теперь мне придется перенастраивать аппаратуру. Вы не представляете, сколько хлопот вы мне причинили.
— Так вы используете оборудование?
— В некотором роде. Телеплазматическое… — Уолтер сделал попытку описать нам свою технологию, но быстро осознал тщетность подобных усилий. — Слишком сложно объяснять. Вам достаточно знать, что в этой комнате находятся несколько приборов, весьма чувствительных. Поэтому я и не люблю, когда кто-нибудь шляется здесь в дневное время, особенно этот зубастый маленький мошенник на деревянной ноге. Я бы предпочел, чтобы в будущем вы проводили свои эксперименты в лаборатории.
— Извините, — пробормотал я, — мы не знали.
Уолтер скрепя сердце принял мои извинения. Но тут что-то вновь привлекло его внимание.
— А что это там на подоконнике?
— Передатчик диктографа, — объяснил я. — Чтобы доктор Кроули мог слышать все, что мы здесь говорим.
— А ответить он может?
— Боюсь, что нет.
Похоже, это обстоятельство весьма обрадовало Уолтера. Я почувствовал, как он начал постепенно оттаивать.
— А что с ним за девица?
— Стенографистка.
— Так вы все это записываете?
— Если вы не против.
— Отнюдь, — отвечал он, явно польщенный. — Я даже постараюсь изречь что-нибудь умное.
— Это вовсе не обязательно, — возразил я. — Но не согласитесь ли вы ответить на несколько наших вопросов?..
— Она, верно, бабенка что надо?
— Кто?
— Эта ваша стенографистка.
— О… — Его вопрос застал меня врасплох. Я смутился, сознавая, что эта самая стенографистка сейчас ждет, как я отвечу. — Да, — согласился я. — Она и в самом деле недурна.
— А моя сестренка не ревновала?
Я вспомнил, как Мина и стенографистка пожимали друг другу руки при знакомстве.
— Я бы этого не сказал.
— Забавно, — хмыкнул Уолтер, — обычно она не любит делить с кем-либо свет рампы.
— Но она ведь позволяет вам выходить на сцену?
— Это другое, — возразил Уолтер. — Тут у нее нет выбора.
— Почему?
— По причинам, которые мне не вполне ясны, мы не можем находиться одновременно в одном и том же месте, — заявил Уолтер. И добавил многозначительно: — Возможно, именно в этом заключается жестокая ирония метафизического договора. Таковы правила.
— Чьи правила?
— Увы, мне неизвестно, приятель, а то бы я знал, куда адресовать мои письма с жалобами.
Тут Фокс не утерпел и вступил в разговор:
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, — произнес Уолтер небрежно, — что в том, что касается Промысла Божьего, я столь же не осведомлен, как и вы.
— Но… — Ответ Фокса явно озадачил. Он изменил свою тактику и спросил: — Что же, там с вами никого нет?
— Есть и другие, — отвечал Уолтер. — Иногда я слышу в отдалении их голоса.
— А чем они занимаются?
— Как обычно — стонут и рыдают в долине слез, ну и все в этом роде. Или выкрикивают: «Эй? Эй?» Это что-то вроде бесконечной игры Марко Поло.
[36]
— Господи! — охнул Фокс, а потом прошептал: — Так вы в аду…
— Нет, я уже был там, — сказал Уолтер. — ясно помню, что его обитатели говорили по-французски. Теперь я в каком-то другом месте.
— Чистилище?
— Не исключено, хотя поначалу я принял его за Делавэр.
— А не могли бы вы описать, что вас окружает, — попросил я, — чтобы мы могли это себе представить.
— Locum refrigerrii, lucis et pacis.
Я напрягся.
— А почему вы отвечаете по-латыни?
— Но ведь вы это ищете, приятель?
— Что — «это»?
— Доказательства — сведения, которые Мина не может знать.
— По условиям конкурса мы не имеем права рассматривать чисто звуковые явления, — сказал я. — Это включает и все случаи «спонтанной речи». Боюсь, вам придется предъявить нечто большее, чтобы получить приз «Сайентифик американ».
— Non do un cazzo del tuo premio! — выпалил Уолтер. Его гнев стих столь же мгновенно, как и вспыхнул, и он добавил уже мягче: — Cosa bisogna, carrissimo, per convincerti che veramente esisto?
