— Ради всего святого, поторопитесь, этак мы никогда не доберемся до ребенка!
Я схватил щипцы. Кроули взял точно такие же и показал мне, как осторожно поддеть и поднять пленку. Я старался повторять все за ним, совместными усилиями мы растянули брюшину. Затем Кроули уверенно рассек пленку и объяснил мне, что это позволит воздуху проникнуть в брюшную полость и отвести кишки и сальник, которые могут прилипать к внутренней стороне полости. Действуя быстро, Кроули теперь расширил разрез на столько, чтобы сначала ввести внутрь пальцы, а потом и всю руку.
— Некоторые из моих коллег, — объяснял Кроули, — предпочитают извлечь матку через брюшное сечение, прежде чем вскрывать ее, — он подвинул бледно-розовый орган так, что показалась его передняя сторона, — но я не вижу в этом смысла, если только матка не септична и нет угрозы инфекционного заражения…
Но я уже не слышал. Мне сделалось не по себе, словно мои собственные внутренности стали септичными. По спине между лопатками стекла струйка пота.
— Дайте мне вашу руку, Финч.
Я с удивлением увидел, как моя рука, помимо моей воли, выполняет приказ Кроули. Взяв мою руку, он направил ее в рану, и не успел я сообразить, что происходит, как по запястье оказался погружен в чужую живую плоть, мои пальцы окунулись в скользкое тепло, и единственной моей мыслью было: «Ох!»
— Подержите так, пока я вскрою матку.
Кроули сделал еще один быстрый надрез, и мускулистый орган раскрылся, выплеснув околоплодные воды. Поток теплой жидкости смыл на время следы крови, оставив матку сияющей и чистой, и в отверстии показалась крошечная синеватая ножка.
Но я не успел насладиться этим чудесным зрелищем, как темнота, подбиравшаяся украдкой, сомкнулась вокруг меня — и я без чувств упал на кафельный пол.
Спустя какое-то время мне дали подышать нашатырем и второй раз за эту ночь заставили меня пробудиться.
Я закашлялся, разомкнул веки и обнаружил, что лежу на кожаной кушетке в освещенном тусклым светом медицинском кабинете. Кроули убрал нюхательные соли и протянул мне мои очки. Я надел их и почувствовал, что мои руки все еще пахнут французским тальком, которым были натерты изнутри резиновые перчатки.
Я попытался приподняться на локтях, но Артур опустил руку на мою грудь.
— Лежите спокойно.
— Что произошло?
— Лопнул ваш аппендикс, мне пришлось удалить его.
Он водрузил мне на грудь банку для препаратов, в которой покоился мой отсеченный орган. К чести Кроули, надо признать, что он несколько минут сохранял невозмутимое выражение лица, прежде чем позволил себе рассмеяться. Я вздохнул с облегчением, ужас мой отступил.
— Очень смешно.
— Взбодритесь, старина, вы просто упали в обморок.
Я нащупал небольшую шишку на затылке, которая пряталась в волосах словно пасхальное яичко. Я поморщился.
— Не очень-то по-мужски я себя вел.
— Санитарам пришлось изрядно попотеть, пока они вас выносили.
Кроули пощупал мой пульс на запястье и, помолчав секунд десять, заботливо спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Готов сквозь землю провалиться.
— Вот уж не стоит, старина. Позволю себе предположить, что вы потеряли сознание в результате гипогликемии. Вы ведь за ужином почти не притронулись к стряпне миссис Грайс.
Сомневаюсь, что Кроули сам верил своему предположению о недостатке сахара у меня в крови, но все же я был благодарен ему за доброту. Он улыбнулся, похлопал меня по колену и встал.
— Ну, достаточно окрепли, чтобы подняться? — спросил он.
— Кажется, да.
— Тогда пойдемте, наша пациентка вот-вот очнется от наркоза.
Пока я плелся за Кроули в послеоперационную палату, он рассказывал мне о том, как прошло кесарево сечение: извлечение ребенка за ножку, стягивание и обрезание пуповины, удаление плаценты и, наконец, наложение швов на матку. Похоже, Кроули особенно гордился этим последним этапом операции и очень сокрушался, что я пропустил его.
— Я наложил три прочных шва шелковой нитью номер четыре, а затем один сплошной из кетгута на тридцать дней, чтобы соединить концы раны.
Войдя в послеоперационную палату, Кроули направился к пациентке — серенькой церковной мышке лет двадцати, та уже очнулась и лежала на белых подушках, а встревоженный молодой муж держал у ее подбородка тазик на случай внезапного приступа рвоты.
— Здравствуйте, милочка, — проговорил Кроули. Он поздравил мать с рождением крепкого мальчика и заверил отца, что запах эфира, который исходит от новорожденного, скоро выветрится. Артур еще немного поговорил с ними вполголоса, а я стоял, чувствуя себя пятым колесом в телеге. Кроули поднял рубашку женщины и продемонстрировал мне четырехдюймовый шов, которым он соединил разрез на коже.
— Некоторые не дают себе труда сшить подкожный жир, — сказал он, пока я изучал творение его рук, — но мне кажется, что ради красоты можно пойти на риск и еще немного подержать пациента под наркозом.
— В самом деле?
— Так кожа не прилипает к соединительно-тканной оболочке, отчего появляются эти ужасные борозды, которые делают брюшные швы такими уродливыми.
Кроули опустил рубашку и приветливо посмотрел на пациентку, которая забылась сном.
— Красота — это очень важно. Особенно для молодых женщин. Посмотрите на нее, Финч. Случалось ли вам видеть столь милое личико? Здесь и предчувствие материнства, и супружеских отношений, которые продлятся всю жизнь…
Сказав это, он на миг погрузился в свои мысли, но потом вернулся к реальности и посмотрел на меня лукаво.
— Да упаси меня Господь вмешиваться в священный союз между мужем и женой, старина. Так я в два счета лишусь работы!
Проснувшись в то утро, я обнаружил, что на улице нас поджидает добрая дюжина газетчиков, некоторым из них даже удалось сдружиться с Фредди. Пайк плюхнул на стол, за которым мы завтракали, целую кипу утренних газет: филадельфийские «Инкуайрер», «Трибюн», «Рекорд», «Диспэтч», «Буллетин» и «Паблик леджер». Пролистав их, мы обнаружили почти в каждой упоминание о Марджори и ее «хитроумном духе Честере», а также о муже — «знаменитом хирурге Арчибальде Крамли». Даже я удостоился упоминания под весьма прозрачным псевдонимом «Утренняя пташка». «Буллетин» нарек меня «умненьким Валентино». Сравнение с кинозвездой дало мне почувствовать наркотическое очарование газетных комплиментов. Признаюсь, я лучше стал понимать новое пристрастие Кроули.
Артур вглядывался в каждый дюйм газетной полосы, словно тщился найти там ответ на загадку Сфинкса, посмеивался над самыми вопиющими журналистскими преувеличениями, возмущался, обнаружив малейшее скептическое замечание.
— Чепуха, — пробормотал он, закончив чтение статьи Фрэнка Ливоя в «Паблик леджер». — К концу недели он признает свое поражение.
