Док?
— Спасибо, Том, конечно.
— Подождите, — сказал я и положил руку на грудь Дарлинга. — «Бельвю-Стратфорд» всего в двух кварталах отсюда. Том дюжий парень, я уверен, ему не составит труда докатить туда кресло.
Дарлинг прищурился и, судя по всему, еле удержался от резкого ответа, но тут Маклафлин дал ему знак оставить нас на время.
— Мы едем не в «Бельвю», — объяснил профессор, когда Дарлинг отошел. — Мы направляемся прямиком в дом Кроули, чтобы попытаться исправить те разрушения, которые вы причинили.
Он посмотрел на меня с таким явным осуждением, что мне захотелось незаметно исчезнуть и уехать на первом же отходящем товарном поезде. Но в конце концов я остался на месте и предоставил ему возможность излить свое негодование.
— Что вы собираетесь сказать Кроули?
— Перво-наперво я собираюсь извиниться за вас, — начал Маклафлин. — А после этого попрошу миссис Кроули провести последний сеанс, который пройдет согласно моим собственным условиям.
— Кроули никогда этого не допустит, — сказал я. — Думаю, с него уже достаточно популярности.
Маклафлин самодовольно ухмыльнулся.
— Вы недооцениваете головокружение от света рампы, Финч. Только вчера добрейший доктор связался с «Сайентифик американ», чтобы узнать, подразумевает ли участие его жены в конкурсе запрет на все прочие публикации. Не исключено, что припадок миссис Кроули, случившийся прошлой ночью, был вызван тем, что ее муж так и не получил до конца недели удовлетворительного ответа из юридического отдела журнала.
Я нахмурился. Куда он клонит?
— Это увертка, — объяснил Маклафлин, — чтобы выиграть время до понедельника и дождаться ответа. Если юристы рассудят дело в пользу Кроули, то не сомневайтесь: миссис Кроули живенько поправится и будет готова к сеансу в понедельник.
— Но если им откажут?
— Тогда, полагаю, Кроули заявит, что его жена слишком слаба, чтобы продолжать сеансы, и попробует заставить журнал прекратить исследование до вынесения окончательного заключения. Так что в следующий раз публика увидит имя Кроули уже на книжной обложке, ну а там и турне с лекциями не заставит себя долго ждать. — Маклафлин посмотрел на меня и заметил тревогу в моих глазах. — В чем дело, Финч? Я думал, для вас облегчением будет узнать, что не вы виновны в припадке этой женщины.
— Увы, это не так.
— Нет?
— Конечно, нет. Она мой друг. И мне нелегко слушать, как вы обвиняете ее в мошенничестве.
— Ах, так она ваш друг, вот, значит, как? А может, не только…
— На что вы намекаете?
— Полагаю, вы догадываетесь, — сказал он мягко. — Мне кажется, вы весьма похожи на влюбленного.
Маклафлин взялся обеими руками за колеса и покатил кресло по направлению к выходу из вокзала, а я остался стоять на платформе, не зная, на что решиться.
Он ошибался. Мое чувство к Мине не было любовью; это было увлечение, возможно, даже страсть. Но любовь — более сложное чувство, верно? Она подобна симфонии и не похожа на ту камерную пьеску, которая звучала во мне и днем и ночью. Я оценил мои чувства и решил, что это не любовь. Но Мина находилась в серьезной опасности, я чувствовал это.
Повернувшись, я бросился вслед за Маклафлином и догнал его кресло почти у самого выхода.
— А что если вы ошибаетесь? — выпалил я, задыхаясь.
— В чем?..
— Что если Кроули и в самом деле решит прекратить сеансы потому, что Мина слишком слаба, чтобы их продолжать?
— Он этого не сделает, — уверенно возразил Маклафлин и выложил свою козырную карту: — Потому что я привез ему тот ответ, которого он ждет.
— И каков же он?
— Ему принадлежат все права на публикацию истории его жены.
Я не понимал, как это может гарантировать согласие Кроули на последний сеанс, которого требует Маклафлин, и прямо признался в этом:
— Но в этом случае ему больше не нужен «Сайентифик американ». Что удержит его от того, чтобы указать вам на дверь, едва вы сообщите свою новость?
— Шанс удвоить сумму.
— Но ведь он уже заявил, что ему не нужны эти пять тысяч.
— Я выразился образно. Слава стала для Кроули всем. Известность, которую он и его жена снискали, — лишь капля в океане в сравнении с тем, что ожидает их, если она выиграет приз «Сайентифик американ».
Я вспомнил блеск в глазах хирурга, когда он вошел в гостиную, полную репортеров, и понял, что предсказание профессора верно: вкусив раз славы, Кроули пойдет на все, чтобы навсегда обеспечить себе место за банкетным столом. Но даже если Маклафлин сможет сыграть на тщеславии Кроули и заставит его сделать роковой ход, остается еще одно обстоятельство, которого он не учел.
— А что если Мина не захочет больше подвергать себя исследованию ради приза?
Щека Маклафлина стала подрагивать, но он, словно назойливого овода, отогнал зароненное мной сомнение.
— Уверен, она не станет противиться решению мужа.
— Даже если это убивает ее!
Маклафлин посмотрел на меня так, словно я сказал чушь. Я стал подталкивать его кресло к дверям вокзала. Теперь, когда я не видел его лица, мне было легче высказывать мои доводы.
— Вы решили, что Мина в сговоре с Кроули и они вместе хотят одурачить «Сайентифик американ», а ее ухудшающееся здоровье лишь часть шарады. Но что если это не так? Перестаньте на время ломать голову над тем, существует Уолтер на самом деле или нет, и подумайте, вдруг припадки Мины реальны? Что если она лишь пешка в шахматной партии, которую вы разыгрываете с Кроули? Неужели вы решитесь принести ее в жертву? Разве не обязаны мы заботиться о ней?
— Единственные, перед кем мы несем ответственность, — сказал Маклафлин, расправляя клетчатый плед на коленях, поскольку мы выехали на морозную улицу, — это читатели «Сайентифик американ». А вот о них вы, похоже, забыли, Финч. И не удивительно: ведь вы нарушили главное правило психических исследований.
— Какое же?
— Нельзя позволить себе влюбиться в медиума.
Маклафлин посмотрел на меня с сожалением, словно ему было известно, насколько велик был соблазн, который привел меня к падению. Потом его взгляд посуровел, словно затвердел, и он покатил себя к такси, которое раздобыл для него Дарлинг.
Слова Маклафлина все еще звучали у меня в голове, когда я возвращался в контору Паттерсона на Уолнат-стрит.
Солнце садилось, и редкие сиротливые снежинки радостно кружились среди пешеходов, спешивших на вечернюю службу. Если в воздухе и парили рождественские настроения, то я их не чувствовал, а лишь ежился от пронизывающих порывов ветра с Шуйкил, которые проникали сквозь пальто и пробирали меня до костей. Упреки Маклафлина не только легли тяжким бременем на мою психику, но словно лишили меня части моего физического тела, так что встречные пешеходы постоянно натыкались на меня, как будто не замечая. Мимо прошла миловидная молодая мать, которая повстречалась мне в первый мой вечер в Филадельфии. Я уже было решился возобновить нашу приятную беседу у рождественской витрины, но она лишь скользнула по мне взглядом и пошла дальше. Я остановился, прислушиваясь к перестуку ее удаляющихся каблучков, вдохнул аромат флердоранжа, который ее духи оставили в воздухе, словно автограф, и задумался, не нанесли ли слова Маклафлина мне слишком глубокую рану.
