Кроме того, я поняла, что должна быть более открытой и экспрессивной в демонстрации своего счастья. Например, когда вышла моя первая книга, самые разные мои родственники задавали вопросы, которые, как я теперь понимаю, должны были вызывать во мне реакцию типа: «Я в таком восторге! Так чудесно видеть свою книгу в витринах магазинов! Все сложилось просто прекрасно! Я так счастлива!» Но, будучи по натуре перфекционисткой, а также человеком, склонным к беспокойству, вечному недовольству собой и всяким страхам, я с трудом поддавалась восторгам.
Оглядываясь назад, сегодня я понимаю, что мне, как любящему их человеку, надо было тогда демонстрировать счастье не только для себя, но и для них тоже. Я же знаю, какой счастливой становлюсь, когда вижу, что счастлив кто-нибудь из них. Какой радостью для меня было слышать, как Элиза взволнованно сказала моей маме, когда они вместе накрывали стол перед праздничным чаепитием: «Бабуля, это же так здорово!», а потом еще и мамин ответ: «Да, очень здорово!»
Как уже не раз случалось в ходе моего проекта, я поняла, насколько сильна моя инстинктивная тяга к критиканству и язвительным высказываниям, лишь тогда, когда поклялась прекратить критиковать и язвить. Но, ради любви своих родных и друзей, которую я постоянно чувствовала, я постаралась выглядеть счастливой и, что еще важнее, быть счастливой.
Более близкой во времени и пространстве, чем Тереза, достойной ролевой моделью был для меня мой отец. Друзья и подруги моих сестер прозвали его «Улыбчивым Джеком» за одно из самых чудесных качеств его характера, которое заключалось в том, что он всегда излучал неиссякаемую веселость и энтузиазм, делая всех окружающих людей во много раз счастливее. Однажды, не так давно, когда мы были в гостях у родителей в Канзас-Сити, отец вернулся домой с работы, и мама сказала ему: «Сегодня мы собираемся ужинать пиццей». «Прекрасно! Прекрасно! — ответил папа. — Мне сходить за пиццей?»
Я знала своего отца достаточно хорошо, чтобы понимать, что он не мог бы ответить иначе, даже если бы не хотел есть в этот вечер пиццу или если бы ему в этот момент меньше всего в жизни хотелось снова выходить из дома. Кажется, что проявлять такой несгибаемый энтузиазм очень легко, но, когда я сама попыталась вести себя подобным образом, я поняла, насколько это трудно. Тяжелым человеком быть легко, легким — тяжело.
Демонстрировать счастье, а тем более быть счастливой, — задача не из легких. Кроме того (мне потребовалось немало времени, чтобы согласиться с этим фактом), многие люди просто не хотят быть счастливыми или, по крайней мере, не хотят казаться счастливыми (а если вести себя так, будто ты несчастлив, то счастья никогда не почувствуешь).
Я не включаю в эту категорию людей, страдающих от депрессии. Депрессия — это серьезная болезнь, находящаяся за рамками диапазона «счастлив — несчастлив». Депрессия — чудовище, существующее само по себе, независимо от причин, по которым возникает, будь то конкретные обстоятельства, такие, как потеря работы, смерть родного человека или просто дисбаланс химических веществ, содержащихся в тканях мозга. Но ведь несчастными чувствуют себя и многие люди, не страдающие депрессией, и некоторые из них, судя по всему, сами хотят пребывать в таком состоянии. Почему?
Счастье, по мнению множества людей, не является достойной жизненной целью; они считают поиски счастья тривиальным, типично американским занятием, результатом того, что у людей слишком много денег и что они чересчур много смотрят телевизор. Им кажется, что ощущение счастья доказывает отсутствие жизненных ценностей, а состояние несчастья свидетельствует о глубине человеческой натуры.
Как-то на вечеринке один человек сказал мне: «Всех так волнует вопрос собственного счастья, что они только и делают, что ублажают себя, думая исключительно об удовольствиях. Об этом упоминается в Декларации независимости, а посему люди считают, что им обязательно надо быть счастливыми. А смысл-то совсем не в счастье…»
— Ну, — ответила я, — теперь, когда наша страна достигла определенного уровня благосостояния, люди стремятся к более возвышенным целям. Не вижу ничего зазорного в том, что люди хотят быть счастливыми. Если смысл жизни не в счастье, то в чем же?
— Стремиться к социальной справедливости, миру во всем мире и экологическому благополучию гораздо важнее, чем к личному счастью.
— Хорошо, — продолжила я, — вы думаете, что важнее помогать другим людям трудиться на благо окружающих, но зачем? Зачем беспокоиться о прозябающих в нищете детях или об эпидемии малярии в Африке, если не желаешь, чтобы эти люди были здоровы, находились в безопасности и жили в достатке, следовательно, были счастливы? Если для вас имеет значение их счастье, то почему же не подумать о своем собственном? В любом случае научные исследования показывают, что счастливый человек более склонен помогать другим. Счастливые люди чаще интересуются социальными проблемами. Они выполняют больше волонтерской работы и чаще жертвуют на благотворительность. Кроме того, как того и можно ожидать, они меньше погружены в свои личные проблемы. Посему, будучи счастливым, вы скорее займетесь защитой окружающей среды или чем угодно еще.
Он снисходительно засмеялся, и я решила, что самой правильной с точки зрения моего Проекта «Счастье» реакцией будет не ввязываться с ним в споры, а просто сменить тему разговора. Тем не менее он привел самый серьезный аргумент из арсенала критиков счастья: негоже быть счастливым, когда мир переполнен страданиями.
Однако отказываться быть счастливым из-за того, что несчастлив кто-то другой, это почти то же самое, что перестать есть: ведь в Индии умирают с голоду дети. Отсутствие счастья в вашей жизни не сделает счастливее других, скорее даже наоборот, если учитывать тот факт, что счастливые люди более склонны к альтруизму. В этом заключается цикличность Второй Великой Истины:
Делать счастливой себя лучше всего, делая счастливыми других.
Делать счастливыми других лучше всего, становясь счастливой самой.
Другие люди ассоциируют счастье с недостатком интеллектуального рвения, как, например, тот человек, который сказал Сэмюэлю Джонсону: «Вы — философ, доктор Джонсон. Я в свое время тоже пытался стать философом, но каким-то неведомым образом мне всегда мешала веселость характера». Дух творчества, способность к реализации своих возможностей и художественный вкус, по мнению многих людей, — это качества, совершенно несовместимые с буржуазной самоуспокоенностью счастья. Но, хотя мрачные, пессимистичные личности могут казаться более умными людьми, исследования показали, что никаких существенных взаимосвязей между уровнями счастья и интеллекта нет.
Конечно, гораздо круче быть не очень счастливым человеком. Счастье кажется глуповатым, исполненным наивности и всегда готовым себя ублажать. Чтобы проявлять живой энтузиазм, нужна энергия, скромность и искренняя заинтересованность, а ведь гораздо проще прятаться за ширмой иронии, обрушивать на окружающих деструктивную критику или напускать на себя атмосферу философской тоски. Кроме того, ирония и напускная усталость от жизни позволяют людям в некоторой степени обособиться от выбираемых ими вещей, например фаст-фуда, членства в загородных клубах, пожирающих бензин джипов, телевизионных реалити-шоу.
