Мак засмеялся и пошел вместе с Лейси в сторону дома.
– У нас новая сотрудница на стойке администратора и новый коридорный – такой обаяшка! Ох, Лейси, берегись. Он нацелился на Калифорнию.
– Не хочешь ли ты сказать, что где-то вновь бушует золотая лихорадка? Когда проживешь столько же, сколько я, начинает казаться, что жизнь потекла по второму кругу.
– Ванс ездил в Таиланд и обрился налысо. Предупреждаю на тот случай, чтобы ты не наговорила лишнего. Он такой ранимый.
– О боже, ну конечно, – кивнула Лейси.
– У Билла с Терезой все нормально, – продолжил Мак. – Сесили поступила в Виргинский университет и влюбилась в какого-то бразильца. Так что почем знать, – добавил Мак, распахивая дверь.
– Ну, вот мы и дома, – проговорила Лейси.
Сразу почудился знакомый запах – смесь средства для уборки кухни и ароматизированной пудры с тальком. Лейси отложила свою дамскую сумочку и осмотрелась. На кухонных полках – английский фарфор, на стенах – цветные репродукции. Над кожаным диваном с небрежным изяществом накренилась вывеска шляпного магазина, словно возвещая прибытие хозяйки: «У Лейси».
– Налей что-нибудь выпить. Ой, подожди, я забыла. У меня в багажнике целый ящик «Дьюарс».
– Я мигом. – Мак сорвался с места.
Лейси прошла по коридору в спальню. Коснулась наволочки, отглаженной и белой. Ее не покидала смутная тревога. «Может статься, на этой постели я и умру». Нет, она ясно понимала, что умрут все без исключения; просто ее шансы были несколько выше.
Мак смешал виски с водой, налил себе кока-колы. Лейси удобно устроилась в кресле.
– Как здесь чудесно, – вздохнула она.
– Новые горничные пытались навести чистоту, да видно, им невдомек, что понимает под этим словом Тереза. Чистота должна быть полной, как истина, и совершенной, как мир. Вот и пришлось мне после них наводить лоск.
– Все превосходно, – сказала Лейси, беспомощно оправляя платье на коленях. Трудно в ее возрасте выглядеть элегантно, сидя в кресле. Почти невыполнимая задача. – Ты рассказал мне немного обо всех, а вот про тебя я пока ничего не услышала. Как дела, Мак Питерсен?
Мак протянул Лейси коктейль и присел на диван. По его виду она сразу поняла, что ему не терпится с ней чем-то поделиться. Лейси была его наперсницей, доверенным лицом, – как, собственно, и для остальных здешних обитателей. Она даже шутила, мол, впору прикрепить вывеску на дверь. В глубине души ей нравилось передавать другим свою житейскую мудрость. А что хорошего, если она не станет делиться с людьми тем, что успела узнать сама? Восемьдесят восемь лет жизненного опыта стоят многих томов энциклопедии.
– У тебя что-то стряслось? – спросила Лейси.
– Да нет, все отлично, – ответил Мак и отвел взгляд. Видимо, еще не готов.
Что ж, будем ждать. Торопиться некуда, впереди целое лето.
За день до приезда первых гостей Мак устроил себе выходной и отправился на прогулку в джипе с открытым верхом. Подпрыгивая на мощеных улочках города, он рассматривал старые здания: красная герань в окнах, старинные лампы-луковицы и флаги, хлопающие на ветру. В воздухе витал аромат свежескошенной травы, почти как в Айове, а джип с откинутым верхом напоминал трактор. Выросший на природе, Мак по-своему любил каждое время года, и здешняя весна была для него чем-то вроде посевной. Вспашешь, разбросаешь семена, а потом ждешь всходов.
Он петлял по узким улочкам, проехал всю Мейн-стрит, оттуда свернул на запад в сторону Мадакета. Тут он надавил на газ. Машина лихо понеслась вперед. Подставив лицо солнцу, Мак наслаждался весенним ветром. В голове крутились слова Марибель по поводу доли от прибыли. Страшно представить, как он подойдет к Биллу и задаст ему этот вопрос. А если Билл решит, что Мак ждет его смерти? Если сочтет его неблагодарным проходимцем, который не умеет ценить добро? Или того хуже – откажет? Билл же ему как отец. Но он все же не отец, это правда. Маку исполнилось тридцать. Наверное, самое время ждать от жизни чего-то большего. А если страшно попросить Билла, если кишка тонка пустить корни в Нантакете, то нечего дурью маяться, возвращайся в Айову.
Добравшись до Мадакета, Мак остановил машину у деревянного моста. Слева блестела полоска синего океана; справа, в бухте Мадакет, качались на волнах парусники на красных швартовых. «Поговори со мной, – взмолился Мак. – Поговори же, сейчас». Увы, ничего не вышло. Голос появлялся сам собой, неожиданно, как в тот, первый день на Нантакете. Мак ждал. Ждал и надеялся. Помощь ему сейчас не помешала бы. Однако остров молчал, и только ветер нашептывал что-то на ухо.
Глава 2
День памяти павших
25 мая
Любезный С. Б. Т.!
Ну вот, начался новый год, и мы возвращаемся к старой теме… Да, я, конечно, не становлюсь моложе и все же по-прежнему не намерен продавать отель. Весь персонал на месте, вернулся Мак, он снова всем заправляет, рядом Тереза, моя жена. Полы натерты, отель сверкает и готов вновь принять постояльцев. Впереди – сногсшибательный сезон! А вас милости прошу в мой кабинет, объявитесь уж собственной персоной. Посидим, потолкуем, полюбуемся чудесным видом. Мне кажется, у нас с Вами, мой таинственный доброжелатель, много общего. Я думаю, нам будет, о чем поговорить. И тогда, проведя со мной время в приватной беседе, Вы наконец-то поймете, что ответ мой не изменился и измениться не может: «Нет, спасибо. У нас все идет прекрасно».
Искренне Ваш,
Билл Эллиотт.
Среди всех гостей Терезу Эллиотт преимущественно интересовали несчастные. Как и Толстой, она полагала, что все счастливые люди одинаковы – они скучны и неинтересны, посредственны. И потому так повелось, что обычными гостями занимался Мак (единственным исключением стала Андреа, мать мальчика, страдавшего аутизмом, но это, как полагала Тереза, особый случай). Самой же ей доставались увечные и страждущие, несчастные вопреки своему богатству. Один потерял жену, другой похоронил дитя, третьему ампутировали ногу, четвертой – грудь, пораженную раком. Кто-то жил с больными родителями на руках, кто-то был вдовцом, или разведенным, или потерпел крушение брака. Всякого на ее долю хватало: жертвы насилия, неудавшиеся самоубийцы, хронические неврастеники и алкоголики.
Всю зиму в Аспене Тереза отвечала на звонки постояльцев, которые желали заранее забронировать номера. И наслушалась самых разных историй.
День 6 февраля, когда позвонил Лео Керн, запомнился особо. Накануне нанесло снега – всю ночь мело. Билл отправился кататься на гору Баттермилк. В десять позвонила Сесили и сказала, что свалилась с гриппом и с самого утра ее выворачивает наизнанку. На ту пору на Восточном побережье, где находился пансион, был уже полдень. Терезе было грустно, и вместе с тем ее снедала обида на Билла – вместо того чтобы сидеть с ней рядом и волноваться, он полосовал лыжами склоны, рассчитанные на молодых и зеленых. Конечно, очень жаль его, еще недавно не уступавшего мастерам и вынужденного теперь делить поле с неловкими новичками. «Вот остался бы со мной, – упрашивала Тереза, – поиграли бы в карты, прошлись по магазинам». Но Биллу нравилось скользить на лыжах, рассекая снежные склоны. Терезе представлялось, как муж вдруг падает и тело его разбивается словно фарфоровая чашка. Тогда она станет вдовой, и ей в одиночку придется растить упрямую дочь и управлять отелем. И хоть она понимала нелепость своих страхов, тяжелые предчувствия терзали ее душу.
