– Скажешь отцу, что это от меня подарок.
Робер мрачно взглянул на собеседника из-под густой темной челки, закрывавшей половину лица.
– У меня деньги есть, мсье Бланк.
– Не сомневаюсь, но с радостью бесплатно напою твоего отца до беспамятства. Ради тебя.
Робер выложил несколько франков на барную стойку.
– Спасибо за беспокойство. Не стоит, мсье Бланк. Отец болен, и мы заботимся.
– Он вас всех ненавидит, и родственников, и близких.
– Он мой отец, – сказал Робер, пожимая плечами, и направился к выходу.
Луи вздохнул и раздраженно шлепнул по стойке льняным полотенцем.
– Загляни ко мне завтра, – сказал он юноше. – Работенка найдется.
– Спасибо, мсье Бланк. Непременно зайду, – ответил Робер, не оборачиваясь.
Луи вздохнул. Надо спасать юношу, иначе отец его убьет.
* * *
Робер с отцом жили в безымянной деревушке, расположенной в миле от Понтажу. По дороге домой молодой человек вспоминал детство: тогда ему было всего пять лет, на юге Франции бушевала война, люди голодали и жили в постоянном страхе смерти, однако вот уже двадцать лет как юноша считал это время самым счастливым в своей жизни. Тем жарким, засушливым летом немецкие самолеты кружили над Провансом, а нацистская армия двигалась на север, к побережью Франции. Им противостояли бравые маки – бойцы французского движения Сопротивления, ведущие партизанскую войну в горах Прованса с помощью группы британских разведчиков, которые поддерживали связь с войсками союзников.
– Понимаешь, Робер, главное – задержать нацистов на юге, чтобы наши друзья из Англии и Америки перешли в наступление на севере и освободили Париж, – объясняла ему бабушка, пока они с внуком чинили прохудившуюся стену курятника: Мари очень дорожила своими тремя курицами и боялась, как бы их не передушили лисы.
– Vive la France!
[9]
– воскликнул мальчик, и бабушка, шикнув, ласково взъерошила ему волосы.
Самые ожесточенные бои проходили на плато Мон-Муше. Один из бойцов, чудом уцелевший в сражении, с помощью соратника добрался до бабушкиной хижины. Его звали Люк, Люк Боне. Он потерял сознание от ран и в бреду страстно шептал о своей любви к какой-то Лизетте.
– На немца похож, – сказала бабушка, увидев его.
– Да, похож, но наш, – заявил старый партизан. – Сражался как одержимый, вытаскивал раненых из-под пуль. Меня вот спас, а я даже не знаю, как его зовут. Приютите его, пожалуйста, – попросил он. – Может, выкарабкается, вам скажет.
Бабушка молча кивнула, и раненого перенесли в сарайчик. Так начались самые счастливые дни в жизни Робера. В поисках работы его мать уехала в Марсель, отца два года назад немцы угнали в Германию, «в рабство», как выразилась Мари. Робер его почти не помнил и всем сердцем привязался к бабушке. Люк вначале очень напугал мальчика: израненный, покрытый синяками, ссадинами и глубокими, кровоточащими царапинами, с пробитой головой, вывыхами и переломами… Высокий белокурый незнакомец несколько недель приходил в себя, а потом Робер с ним подружился и очень расстроился, когда пришло время прощаться. Он знал только, что Люк выращи вал лаванду в окрестностях Люберона, а потом сражался с нацистами. Пятилетнему мальчику хотелось, чтобы его новый друг остался жить с ними, но у Люка были другие планы.
Робер дошел до покосившейся ограды, остановился у поломанной калитки, висевшей на одной петле, и задумчиво поглядел на большой палец: подушечку пересекал тонкий, еле заметный шрам – летом 1943 года они с Люком стали кровными братьями. Робер вспомнил, как игла проколола кожу, как вспыхнула резкая боль, как показалась яркая капелька крови, и они с Люком прижали большие пальцы друг к другу. Люк торжественно поклялся вернуться, и Робер честно прождал всю войну. Потом в родные места вернулись родители, изувеченные годами лишений и невзгод, погрузились в свои страдания, о ребенке забыли. К счастью, бабушка до этого не дожила.
Робер рассеянно потер шрам и печально прошептал:
– Ты не сдержал клятву, Люк!
Он встряхнул головой, будто отгоняя из памяти образ высокого широкоплечего красавца, провел дрожащей рукой по темной шевелюре. Робер не любил вспоминать о счастливых днях, ни к чему хорошему это не приводило.
Дверь хижины со стуком распахнулась, на пороге возник отец.
– Ты где шлялся?
Отец обычно пребывал либо в глубоком унынии, либо в раздраженном озлоблении. Сегодняшнее утро началось со злобы. Робер вздохнул: придется держаться подальше.
– Ходил в бар, к Луи, – тихо ответил он.
– Обо мне языки чесали?
– Нет.
– А зачем тебя туда понесло?
– Вот, тебе принес… – Робер достал из кармана бутылку вина, стараясь не глядеть на отца.
– Что, деньги некуда девать?
– Я их честно заработал.
– Ну тогда пойдем, еще заработаем. Кроликов постреляем, – заявил отец, сверкнув налитыми кровью глазами.
Робер невольно отступил на шаг.
– Эй, ты куда? Пошли, поможешь отцу!
«Да, тебе надо помочь», – подумал Робер и вспомнил слова Луи.
– Лови! – прохрипел отец, швыряя сыну мешок, заляпанный высохшей кровью. – Будешь подстреленную дичь приносить. Как собака.
Робер опустил бутылку в жухлую траву у калитки и поплелся за отцом. Старший Дюга, крепкий и коренастый, являл собой устрашающее зрелище: грязная рубаха прикрыта обтрепанным жилетом, оборванные штаны заправлены в давно не чищенные сапоги, на голове кепи, к губе прилип окурок, руки привычно сжаты в громадные кулаки. Робер передернулся, представив, как на него обрушивается град ударов.
– Давай, шевелись! – буркнул отец. – Зря я тебя с бабкой оставил. Старая карга вырастила слабака.
«Похоже, снова бабушкину шкатулку нашел», – с ужасом подумал Робер. В шкатулке хранились немногие сокровища, оставшиеся в наследство от Мари: шарф, любимая брошь, флакончик лавандовой воды, библия, лупа, с помощью которой бабушка читала при свете свечи. Еще недавно там лежало бабушкино обручальное кольцо, но отец обменял его на выпивку.
Отец злобно бормотал себе под нос. Обычно Робер старался не вслушиваться, не поддаваться соблазну возразить: при малейшем неповиновении отец жестоко избивал сына. Сегодня терпение юноши лопнуло.
– Заткнись, старый пьяница! – заорал он.
Отец ошарашенно остановился, вскинул ружье и нацелил его на сына. Робер с вызовом поглядел на него.
– Ты что сказал? – заплетающимся языком переспросил Пьер Дюга.
– Что слышал! Ты жалкий старый пьяница. Давай, стреляй, сделай хоть что-нибудь стоящее в своей пропащей жизни, мерзкий забулдыга и трус!
