– Да, здесь сама атмосфера располагает к созерцательности.
– Нет, я не это имел в виду, – сказал Люк и повернулся к собеседнику. – Видите ли, в такое место приходят, чтобы вспомнить о своих грехах.
– Боже мой, я и не подозревал, что мы поднялись сюда для ведения философских дискуссий! – воскликнул фон Шлейгель.
– Что ж, мои статьи касаются не только вкуса мороженого, но и более серьезных проблем. Читателям это нравится.
– Грехов за мной не водится, – пожал плечами фон Шлейгель. – Я обычный человек, живу простой жизнью, без осложнений. В моем кафе подают отличный кофе, превосходное мороженое и неплохой буйабес. Я люблю жену и дочерей и надеюсь умереть счастливым, – хохотнул он, подозрительно поглядывая на Люка.
Люк понял, что времени у него не осталось: фон Шлейгель чувствовал неладное, буравил спутника испытующим взглядом, едва заметно морщил лоб, напряженно следя за собеседником.
– Ну что, пошли дальше? До вершины уже совсем близко, – заявил Люк и, не дожидаясь фон Шлейгеля, проворно двинулся вверх по тропе.
– А вы умеете ходить по горам, Лоран!
– Я вам об этом говорил.
– Вы очень интересный человек. Я вчера связался с редакцией вашего журнала.
От неожиданности Люк моргнул, но сдержал дрожь и не остановился.
– Как они там, без меня? – ровным голосом спросил он.
– Я говорил с секретарем.
– И что вам Алиса сказала? – уточнил Люк, радуясь, что хорошо подготовился.
– Ничего особенного. Просто я решил проверить…
До вершины утеса оставалось шагов десять, не больше.
– Что же вы проверяли?
– Видите ли, Лоран, я очень осторожный человек…
– Почему?
– Не желаю выдавать свои тайны кому попало.
– Тайны? – повторил Люк, ступив на вершину утеса, и обернулся.
Кровь застыла у него в жилах, но не от холода.
Фон Шлейгель наставил на Люка дуло пистолета.
– Я очень осторожный человек, мсье Равенсбург, – ухмыльнулся бывший гестаповец тонкими губами. – Не вздумайте ничего предпринять!
Сердце Люка замерло.
– Меня зовут Рэйвенс, – холодно промолвил он, стаскивая с головы вязаную шапочку.
– Что ж, мы оба сменили фамилии, но наша сущность осталась неизменной.
Люк ненавидящим взглядом уставился на врага и медленно покачал головой.
– Да, фон Шлейгель, и тебе нигде от меня не скрыться.
– Неправда, я прекрасно спрятался.
– Я же тебя отыскал…
– За двадцать лет никто меня не нашел.
Внезапно Люка бросило в жар, он словно взглянул в глаза смерти и был готов к ней, зная, что унесет с собой частичку зла из этого мира.
– Следом за мной придут другие, – сказал он по-немецки. – Твоя участь решена.
Отрывистые звуки немецкой речи неожиданно вызвали в памяти колыбельную, которую в детстве пела сыну Клара Равенсбург, родная мать Люка.
В глазах фон Шлейгеля вспыхнул страх, но бывший гестаповец презрительно улыбнулся.
– Я тебя не боюсь, Равенсбург, – ответил он по-немецки и велел Люку подойти к обрывистому краю утеса.
Люк взглянул вниз, на густой лес, и представил себе, как звучит выстрел, как тело падает с высоты в бурную воду, как Дженни, гуляя по набережной в Л’Иль-сюр-ла-Сорг, видит труп, застрявший в мельничном колесе…
– Надо же, Равенсбург, – задумчиво кивнул фон Шлейгель. – Ты заставил меня нарушить мое незыблемое правило. Я уже двадцать лет не говорил на родном языке, забыл, какое это удовольствие. – Он зловеще погрозил пальцем. – Прежде чем я с тобой покончу, признавайся, кто ты такой. В свое время мы этого так и не выяснили, а сегодня мой пистолет заряжен.
Люк побледнел, и фон Шлейгель расхохотался.
– А вижу, ты тоже не забыл нашей последней встречи! Как мы развлекались, а? Грязный еврейский старикашка молил об избавлении, и ты решил даровать ему достойную смерть, избавить от мучений… Между прочим, его труп в помойную яму выбросили.
От ярости у Люка потемнело в глазах, но он сдержался и с улыбкой спросил:
– Как ты догадался?
– От тебя все так же несет лавандой, как тогда, в сорок третьем. Мне вся эта затея со статьей для журнала сразу показалась подозрительной, но едва я учуял запах лаванды, то сразу все понял. Какого черта от тебя до сих пор воняет лавандой?
Люк запоздало проклинал себя за глупость.
– Воняет? – переспросил он. – Глупец, я же тебе говорил, я выращиваю лаванду – и до войны выращивал, и сейчас тоже. Когда мы с тобой в первый раз встретились, я сказал тебе чистую правду: я – Лукас Равенсбург. Но я был и остаюсь Люком Боне, партизаном, которого ты не поймал.
Фон Шлейгель презрительно скривился и кивнул:
– Я так и знал. Что ж, у меня появилась еще одна возможность с тобой расправиться. Но кто ты такой? Почему так похож на истинного арийца?
– Я сирота, дитя немецких родителей. Меня усыновила и вырастила еврейская семья, от которой я никогда не отрекусь.
– Между прочим, я с большим удовольствием отправил обеих твоих сестер в крематорий. От них остался только пепел.
Люк тяжело сглотнул, не в силах произнести ни слова. Он мечтал только об одном: унести гнусного мерзавца с собой в могилу.
– Ракель, кстати, та еще штучка была, смела мне дерзить, грязная шлюха! – заметил фон Шлейгель. – Она неплохо устроилась в доме коменданта лагеря, но я отыскал мерзавку и вывел на чистую воду. А теперь вот с тобой рассчитаюсь, и не будет больше семьи Боне.
– Только не забудь, что в этот раз я тебя отыскал.
– Как тебе это удалось?
– Помнишь полковника Килиана?
– Из Парижа? – удивленно уточнил фон Шлейгель. – Его ж убили!
– Да, память тебя не подвела.
– Гестаповцами не становятся, – гордо заявил фон Шлейгель. – Гестаповцами рождаются!
Люк расхохотался.
– Килиан тебя всем сердцем ненавидел. Он подал мне весточку с того света, подсказал, как тебя найти.
– Ничего не понимаю… – ошеломленно произнес фон Шлейгель.
– А я тебе ничего объяснять не собираюсь. Главное, что прятаться тебе больше негде. Тебя обнаружили.
– Эй, ты помнишь, что пистолет у меня? – издевательски спросил бывший гестаповец.
– А это неважно, – ответил Люк. – Другие тебя отыщут.
– Другие? Кто? Мне некого бояться!
– При многих советниках народ благоденствует, – промолвил Люк, презрительно сощурившись.
