Пока все было довольно легко, но тут наступил момент инициации. «Нас ожидали два с половиной часа жутко трудной скалы, – писала она потом, – совершенно страшной. Первые полчаса я прощалась с жизнью. Невозможно было себе представить, что я пройду всю эту стенку, ни разу не поскользнувшись… но постепенно стало казаться совершенно естественным, что можно висеть над пропастью, зацепившись краями век».
Когда они дошли до знаменитого своей хитростью Па-дю-Ша, Гертруда уже держала собственный вес и справлялась так хорошо, что даже не поняла, как завершила один из самых трудных маневров этого подъема. До Гран-Пика они дошли в 8.45, после чего осталось преодолеть только Шваль-Руж – пятнадцать футов абсолютно отвесной скалы, которая получила свое название из-за необходимости лезть верхом по ее гребню
[12]
. После этого оставался двадцатифутовый карниз – и вершина.
Матон, шедший впереди, вдруг зацепился и порвал шнур ледоруба, привязанного к поясу. Ледоруб сверкнул, пролетая мимо Гертруды, и в жуткой тишине исчез в пропасти. Потом они стояли на вершине Межа на высоте 13 тысяч футов, на ярком солнце, и перед ними расстилался ни с чем не сравнимый вид. Следом подтянулись Тернер и Родье.
Через полчаса Матон расталкивал заснувшую Гертруду. Путь вниз оказался дольше пути вверх, и идти было так же трудно. Теперь шли все вместе. На половине спуска с Гран-Пика проводники привязали двойную веревку к железному крюку и опустили Гертруду и Тернера на маленькую полку. Там они уселись рядом, свесив ноги над головокружительной пропастью. Следующий кусок – «очень противный», по словам Гертруды, – следовало проделать без двойной веревки. Сейчас она была на Бреше, на который лазила в другом месте два года назад, и не ожидала того, что стало самым худшим моментом всего приключения. Матон, идущий впереди с ней в связке, вдруг исчез за углом каменной стенки. Гертруда подождала и вскоре почувствовала рывок веревки и услышала его голос: «Allez, Mademoiselle»
[13]
. В письме к родителям она писала: «Надо было держаться за два крошечных выступа на нависающей скале, а внизу лежал Ла Грав, и я висела в воздухе, а за углом Матон крепко держал веревку – но она, естественно, была направлена горизонтально. Вот такое осталось у меня общее впечатление от этих десяти минут».
Еще три часа неослабного напряжения, и Гертруда спустилась на безопасный ледник и получила обратно юбку. Мистер Тернер, замечает она не без лукавства, «ужасно выдохся». Только альпинисты знают, как долгий тяжелый день в горах способен заставить человека ликовать в слезах, как можно испытывать дикое желание спать и в то же время переживать заново каждый момент миновавшей опасности. На трясущихся, несомненно, ногах, ощущая бурю эмоций, Гертруда дотащилась с Матоном и Мариусом до деревни. Там, к ее удивлению, постояльцы и прислуга гостиницы топтались на заиндевевшем пороге, ожидая ее, чтобы поздравить. Гертруду хлопали по спине, запускали фейерверки, поздравляя ее с первым восхождением. Она рухнула в кровать и проспала одиннадцать часов, а проснувшись, выпила пять чашек чаю и послала в Ред-Барнс телеграмму: «Meije traversée»
[14]
.
Гертруде всегда нужно было иметь какой-то проект. Сейчас она натренировалась на Меже и двинулась дальше – после нескольких дней восхождений на менее трудные скалы нацелились на самую высокую вершину южной части Французских Альп, Барр-дез-Экрен. Это была очень трудная задача для альпиниста столь неискушенного, но Гертруда верила, что сможет взойти на этот пик в 13 422 фута, который официально категорировался как «крайне трудный». Уступая требованиям рискованного предприятия, она приобрела пару мужских брюк, туго затянутых ремнем под юбкой, так что ее дневниковые отчеты каждого тренировочного дня начинались словами: «Юбки прочь – и на скалы!»
Гертруда с проводниками ночь 31 августа провели в приюте с еще одним альпинистом, принцем Луи Орлеанским («Симпатичный смешливый мальчик»), и его носильщиком Фором, который варил ему обед. Гертруда дотемна читала отчет Эдуарда Уимпера о его первом восхождении в Экренах, потом разговаривала до отбоя с принцем Луи и еще каким-то прибывшим позже немцем. Выступили в 1.10 ночи. В этот день случались неприятности – может быть, из-за сильного холода. Мариус уронил ледоруб, и Гертруда сидела на собственных руках, чтобы не замерзли, пока Фор за ним спускался. Один раз она поскользнулась и упала спиной на лед, но Матон удержал ее веревкой. Оба порезали руки, причем он сильно. Гертруда сделала несколько фотографий, возясь с аппаратом непослушными пальцами. В полдень резкие ветра гнали тучи снега, затрудняя спуск с вершины. Лишь около трех часов дня они перекусили на леднике – хлеб с джемом и сардины. По дороге вниз Матон на какое-то время сбился с пути, а Гертруда больно подвернула ногу на шатающемся камне. На подъеме она разорвала штаны в клочья и на спуске мерзла.
«Я осталась в лохмотьях, так что надела юбку для приличия. То есть Матон на меня ее надел, поскольку пальцы у меня совсем не слушались». В гостиницу они вернулись, проведя на Экренах девятнадцать часов – слишком много даже для нее.
На этом ее восхождения в том году не закончились, но отсутствие у Гертруды интереса к публичности оставляет у ее биографов сомнения по поводу программы. Когда день начинается сразу после полуночи и заканчивается в горных хижинах поздно вечером, маловероятно, что она постоянно вела дневник или писала письма домой. Если и да, то они частично утрачены, и даже «Элпайн-Клаб», самый старый альпинистский клуб в мире, не обладает точным списком ее достижений.
На альпинистский сезон 1900 года Гертруда выбрала Швейцарские Альпы. Она провела счастливые часы в Шамони с двумя новыми проводниками – братьями Ульрихом и Генрихом Фюрерами, изучая карты и разрабатывая свой новый проект. Она решила подняться на Монблан – 15 771 фут, высочайшую вершину Альп. Его белый купол, объяснила Гертруда, дразнит ее через Женевское озеро. Хотя это восхождение не самое трудное, оно достаточно серьезное и требует хорошей физической подготовки. К настоящему времени более тысячи альпинистов погибли при попытке восхождения на Монблан. Гертруда поднялась туда всего через год после подъема на Меж; один известный в те времена альпинист говорил в «Элпайн-Клаб», что самым живым воспоминанием подъема на Монблан остались для него усилия не отстать от мисс Белл. Ее слава горовосходителя все росла. Как писала она домой примерно в это время: «Я – Личность! И один из первых вопросов, который, кажется, задают все друг другу, таков: “Вы знаете мисс Гертруду Белл?”»
В сезоны 1899–1904 годов она стала одной из самых знаменитых альпинисток в Альпах. В покорении классического пика Монблан она шла по стопам необычайной француженки Мари Паради, которая поднялась на него почти на сто лет раньше, в 1808 году. На самом деле история женщин-альпинисток началась еще в 1799-м, когда мисс Парминтер совершила несколько восхождений, но никто из них не поднимался на Монблан до восьмидесятых годов XIX века, когда Мета Бревурт и Люси Уокер набрали максимальное число вершин и перевалов. Вклад Гертруды в альпинизм состоял в том, что она записала на свой счет множество достижений на протяжении всего пяти сезонов, что особенно замечательно, если учесть, что альпинизм был лишь одним из многих ее интересов. В таком контексте он являлся скорее кратким увлечением, временным хобби, причем менее важным, чем путешествия, изучение языков, археология или фотография – но, вероятно, более важным, чем устройство сада камней, фехтование и охота. Сторонящаяся журналистов и фотографов, Гертруда стала довольно хвастливой в своем кругу и писала с подкупающей самоуверенностью о своих способностях в этой новой области: «Ульрих доволен, как Панч, и говорит, что я не хуже любого мужчины. Если оценить способности среднего альпиниста, то, наверное, да… Мне очень хочется подняться на Маттерхорн, и надо постараться впихнуть его в расписание… Думаю, что справлюсь с любой горой, какую ни назови».
