Как обычно, она открыла душу своему другу Домнулу, одному из немногих, которому могла написать о своих отношениях с Даути-Уайли: «Я не знаю, будет ли это решительным выходом из ситуации, но попробовать стоит. Как я вам уже говорила, случившееся – в основном моя вина, но от этого оно не перестает быть неисправимым невезением для нас обоих. Однако сейчас я ухожу в другую сторону, а время притупляет даже самую острую боль».
Заявляя, что за несчастье своей жизни ответственна она, Гертруда могла быть неискренней. Вероятнее всего, зная привязанность и уважение к ней Домнула, она чуть-чуть подкручивала факты. Ей неловко было бы объяснять, что ее любимый предпочитает жить с собственной женой. Она могла предпочесть подчеркнуть то, что все же было чистой правдой: адюльтер оказался для нее невозможен.
Между тем Гертруда обсуждала маршрут с Мухаммадом. Как начальник ее штаба и лидер команды, он поведет экспедицию через пустыню Хамад в район Нефуда, на который нет карт. На фотографии, сделанной Гертрудой, он с усами и синдбадовской курчавой бородой сидит по-турецки на земле, держа сложенную подзорную трубу, и острым взглядом смотрит в камеру из-под куфии. Это «человек, которого я бы выбрала среди всех прочих», решила Гертруда. В этот вечер Мухаммад сопровождал ее на обед в Майдан – местный базарный квартал – для встречи с агентом рашидидов, который должен был получить от Гертруды 200 фунтов. В ее описании почти предполагается дурное предзнаменование. Будто бы мелькнуло предчувствие опасности, ждущей ее в Хаиле.
«Любопытная фигура. Молодой, очень высокий и худощавый, завернутый в золотой вышитый плащ, голова покрыта огромной отороченной золотом мантией верблюжьей шерсти, затенявшей хитроватое узкое лицо. Он откинулся на подушки и едва ли поднимал глаза, говоря тихо и медленно… рассказывал чудесные сказки о скрытом сокровище, древнем богатстве и загадочных письменах… Сидящие по обе стороны от меня мужчины только повторяли время от времени полушепотом: “О благословенный! О вездесущий!”… Наконец мы все вместе поели, а потом – а потом мы вернулись на электрическом трамвае!»
В ожидании денег из дома Гертруда купила верблюдов и наняла погонщиков вместе с Мухаммадом, добавив к своему персоналу улыбающегося черного африканца Феллаха и первого в поездке рафика – сопровождающего из племени гийяд. Нанимая рафика, путешественник получал союзника, чье оплаченное общество обеспечивает защиту от нападения этого конкретного племени. Ей придется еще набирать их десятки, по одному, встречая на пути различные племена.
Гертруда обходила базары в поисках подарков, облегчающих путь через пустыню, и волновалась по поводу Фаттуха, с которым, как она начинала понимать, что-то не в порядке. Идея выходить без него ей совершенно не нравилась, но было подозрение, что у него малярия. Подождав несколько дней, за которые ему стало только хуже, она уже опасалась тифа. Оставив Фаттуха на попечение жены, Гертруда решила выходить без него. Он сможет догнать ее по пути. Именно желание встретиться с Фаттухом заставило ее изменить запланированный маршрут. Сейчас она собиралась обойти друзские горы по северо-востоку Мертвого моря и двинуться к станции у Азиза, где, как надеялась, он ее встретит. У него будет три недели на поправку здоровья.
Перед выступлением Гертруда получила письмо от Дика. «Интересно, где ты сейчас в великой пустыне можешь быть? – спрашивал он, не зная, что ей пришлось задержаться. – Мне будет недоставать тебя куда больше обычного, когда я вернусь в Лондон… я навещу леди Белл». Как всегда, Дик бросал ее то в жар, то в холод, высказываясь в своей велеречивой и уклончивой манере, что наверняка было для нее мукой. «Неужто мы не могли бы быть мужчиной и женщиной, какими создал нас Господь, и быть счастливы? Я знаю, что ты чувствовала, что ты сделала бы и почему нет, – но все же и все-таки ты не знаешь: на том пути ждет великое и прекрасное, но для тебя – все виды опасностей». Дик ей говорил, что сожжет все ее письма – «человек смертен, и всякое бывает», – и Гертруда знала, что он так и сделал. Но она все его письма сохранила.
Итак, она выступила во вторник, 16 декабря 1913 года, мимо абрикосовых и оливковых садов, навстречу своей партии к месту ее сбора. Закончив погрузку – весь багаж, снаряжение и шатры навьючили на верблюдов и ослов, – солидная процессия двинулась в направлении Адры. В первый день переход был короткий, только до границы оазиса Дамаска. Следующий день принес потоки дождя, колючие ветры и переход по заледенелой вулканической земле – весьма не похоже на жгучие желтые пески и дрожащие миражи, которые принято себе представлять. Гертруда писала: «Мы пробивались… сквозь грязь и оросительные каналы – страшное дело, когда верблюды скользят и падают… ночью было ужасно холодно… постель не сохраняла тепла. Я не готова к исследованиям Арктики. У мужчин замерз шатер, и чтобы его сложить, пришлось размораживать парусину, разжигая костры».
Начало было необнадеживающим. Выйдя в 9.15 двадцать первого числа, отряд вскоре заметил дым, поднимающийся на горизонте тонкой струйкой. Погонщики верблюдов занервничали. Хамад, новый рафик, заметил: «В пустыне каждый араб боится другого». Полная своей обычной уверенности, Гертруда подняла его на смех и направилась к вершине ближайшего скалистого холма, на ходу раскрывая подзорную трубу. Она увидела собрание шатров в окружении овец и решила, что это всего лишь пастухи. Но Гертруда ошиблась, и ее заметили. Не прошло и получаса, как вихрем прилетел друзский всадник, стреляя на ходу.
Хамад двинулся вперед, подняв руки. Всадник нацелил на него винтовку. Вперед вышел Мухаммад и крикнул: «Постой! Да вразумит тебя Бог! Мы из шавама, агайла и канасила!» Он назвал три племени, которые не должны были восприниматься как враждебные. Всадник с гривой спутанных волос объехал караван галопом, вертя винтовкой над головой. Наехав на полной скорости на Али, одного из погонщиков, он потребовал его ружье и меховой плащ. Али, пятясь от наступающего коня, бросил их на землю. К одинокому всаднику присоединилась большая группа столь же дикого вида бедуинов, кто верхом, кто пешком, все палили куда придется. Один из них, направив ствол на Мухаммада, схватил саблю проводника и хлестнул его плашмя поперек груди. Потом он устремился к к верблюду Гертруды и ударил его по голове. Ухватив поводья, он заставил испуганное животное лечь, а пара мальчишек, отпихнув Гертруду, шарила в седельных сумках. В то же время другие дикари, все полуодетые, а один «совершенно голый, если не считать носового платка», с жуткими криками стали отбирать у ее людей оружие и патроны, а она лишь беспомощно наблюдала за этим. И тут положение спас Феллах – черный парнишка, присматривавший за шатром слуг. Разразившись театральными слезами, он заорал, что знает их, а они знают его, он был у них гостем всего год назад, покупая верблюдов. Наступило внезапное молчание, напряженную секунду воины колебались, а потом традиционный этикет пустыни начал вступать в свои права. Награбленное вещь за вещью возвращали. В это время пара шейхов, на конях, оценили ситуацию и приветствовали Гертруду и ее отряд. Но вести себя продолжали зловеще. Гертруда последовала в их лагерь и выполнила обычай, заплатив за местного рафика. Однако шейхи оставались недвижимы, пока она с видимой неохотой не добавила еще денег. Ночью она со своими людьми возвратилась в свой лагерь, вопя и распевая.
