На самом деле могло случиться все, что угодно: если бы отобрали ее оружие и имущество, пришлось бы вернуться обратно в Дамаск. Не прошло и недели с начала пути, как ей пришлось увидеть собственную уязвимость. Но она не призналась в этом даже себе, не говоря уж о письме родителям. Гертруда написала только: «Сегодня нас задержал дурацкий и досадный эпизод».
На следующей день, ведя за собой мрачного нового рафика, караван двинулся в пустыню, превратившуюся от ночного ливня в «липкую мякоть». Над головой нависали зазубренные черные вулканические скалы, а над ними – черное небо. Гертруда писала: «Каменные холмы смыкаются перед нами, как врата покинутого ада. Заброшенный мир, холодный и серый… Ибрагим разжег костер. Он мерзко дымил, и Али упрекнул Ибрагима: “Дым по утрам далеко виден, а звук далеко слышен”».
Завернувшись в мех, Гертруда сидела у огня, пила кофе пинтами и слушала, как мужчины говорят о кражах, набегах и убийствах, привидениях и предрассудках. От нескольких племен, представленных в ее отряде, она услышала о старой вражде, несведенных счетах и стала мысленно прикидывать схему связей и вендетт, которая потом станет для нее весьма важной. «Враги сухурцев – феданы, сба и все джебенийцы, кроме иса и сердийех», – написала она однажды вечером перед тем, как ложиться спать. В другой раз она отметила слух, что османское правительство для борьбы с Ибн Саудом послало Ибн Рашиду семьдесят вьючных верблюдов с оружием.
К Рождеству они оказались в Бурку – практически нагромождение скал, на которых стоят развалины римского форта. Воздух был ледяной. Гертруда шла сквозь замерзающий туман скопировать куфическую надпись, осторожно обходя полусъеденное человеческое тело. Она думала о Раунтоне, о том, какой совершенно другой день сейчас у ее родных. А она и ее люди идут среди бушующих ветров, верблюды оскальзываются на заледенелых камнях, стонут на ходу. Отряд остановился на месте стоянки рувалла, одного из ваххабитских племен, предводительствуемых Ибн Саудом, – одной из самых больших пустынных группировок в Аравии, где-то пять-шесть тысяч шатров. Постоянно оглядываясь, ее люди разбили лагерь, где его было бы не видно. Волею случая они встретили группу из племени бени-сахр, враждебного рувалле, и Гертруда обедала в шатре некоего шейха Ибн Митаба. Домой она написала: «Крайне противный обед… баранина и хлеб в жирном вареве, которое он перемешивал для меня пальцами, приговаривая: “Отличная еда. Я ее сделал своими руками”».
Гертруда завершила формальности, поменявшись с ним винтовками и преподнеся ему подарок – шелковое белье, кофе и сахар. Вода, которую им удалось найти, была чистый ил, у мужчин бороды покрывались коркой, когда она высыхала. Гертруде пришлось отказаться от умывания, а также от роскоши садиться за ужин чистой и свежей. Сидя рядом с палаткой, она слушала тишину. Ночью мерцали вдалеке арабские костры, перемигиваясь со звездами.
Путешествие продолжалось, полное тревог и предвестий. Однажды толпа агрессивных селян не позволила Гертруде снимать планы крепости, в другой раз она напоролась на мертвеца, чье «страшное присутствие нелегко будет забыть». В одной деревне жители требовали, чтобы она вылечила больного от гангрены. Ее люди у костра говорили о джиннах, о ведьмах, которые идут рядом с путешественниками, и глаза у них на лице не поперек, а вдоль. Иногда приходилось пить воду, кишащую красными насекомыми, однажды треснул и сломался опорный шест ее шатра, обрушив на кровать мокрую парусину. В дневнике, который писался для Дика, Гертруда отметила, что ей настолько не нравилась эта часть путешествия, что она едва не повернула назад. Это была какая-то «гора зла… и я совсем не чувствую себя дочерью королей, которой мне полагается здесь быть. В Аравии быть женщиной – это бремя».
Восьмого января отряд прибыл в Зизу, где заканчивалась железная дорога и где ожидалась встреча с Фаттухом и прибытие дополнительного багажа. Гертруда была рада увидеть Фаттуха – все еще не до конца выздоровевший, он привез ей восхитительные продукты и давно ожидаемую почту. Дик только что получил экземпляр «Дворца и мечети в Ухайдире». «Книгу эту я читал целый день, – писал он. – Она совершенно чудесная, и я полюбил ее и люблю тебя. Я не могу об этом пока написать – потребуется целая книга моей души, чтобы на нее ответить. Целую руки, целую ноги, любимая женщина моего сердца».
Сейчас надо было остерегаться турецких военных патрулей. Султан, глава Османской империи, не поощрял странствий иноверцев по своим провинциям, а его генерал-губернаторы имели право дать разрешение или отказать в нем. Пока Гертруда ускользала от бюрократии и, не имея разрешения ни от британцев, ни от турок, намеревалась ехать дальше быстро. Но тем не менее она решила немного отклониться от маршрута, чтобы сфотографировать древнюю каменную нишу, украшенную резьбой, которая, по слухам, существует в развалинах на месте, называемом Мшетта. На обратном пути Гертруда заметила вдали три быстро приближающиеся к ее шатру фигуры, и сердце у нее упало. Она поняла, что ее обнаружили.
Когда она добралась обратно, турецкие солдаты уже устроились вокруг ее костра, крича, смеясь и ведя себя грубо и угрожающе. Скоро к ним присоединились другие – всего их стало десять – под командованием сердитого капитана и его штаб-сержанта. Оказалось, власти насторожились, когда Фаттух попросил разрешения присоединиться к ним, и послали телеграмму в Константинополь. И солдаты получили приказ прекратить экспедицию и доставить Гертруду в Амман. «Идиотка я была, что так близко подошла к железной дороге, – отмечает Гертруда, – …но я была как страус, спрятавший голову в песок, и понятия не имела, какой вокруг меня поднялся шум».
Она попала в беду. И первым делом послала погонщика Абдуллу в Мадебу, милях в двадцати от лагеря, телеграфировать консулам в Бейруте и Дамаске. Абдулла тихо выбрался из лагеря, но его заметили, перехватили на пути и к ночи посадили в тюрьму в Зизе. Гертруда с высоко поднятой головой держалась своего обычного высокомерия. Но пришел момент, когда ей пришлось немного отойти от лагеря, чтобы облегчиться. Когда за ней последовал назойливый солдат, Фаттух встал между ними и потребовал от турка, чтобы дал даме возможность соблюсти приличия. Как ни возражала Гертруда, Фаттуха арестовали и увели под конвоем туда же, где был Абдулла. Ночь выдалась бурная. Небо потемнело, ветер гремел, вокруг лагеря стояли часовые. «Ночь была ледяная – как и моя манера поведения».
Багаж Гертруды вывернули на землю, все оружие конфисковали. Солдаты ждали прибытия местного правителя, вали, чей правильный титул звучал как каиммаккам города Ас-Сальт. От него многое зависело: он мог дать ей разрешение. Если он этого не сделает, Гертруду почти наверняка отправят под вооруженной охраной на турецкую территорию. Пригласив эту важную персону, капитан стал тревожиться, правильно ли поступил, и его бравада немного уменьшилась.
Ледяная сдержанность Гертруды вместе с ее впечатляющим богатством вскоре обеспечили возвращение Фаттуха и Абдуллы. Однако ситуация сложилась неловкая и патовая. Гертруда смогла разрядить обстановку, попросив своих людей починить сломанный шест шатра. Даже солдаты приняли в этом участие. Укрывшись за столом во втором шатре, она спокойно достала карту разрушенного города Харане, про себя решив, что если разрешения ей не дадут, она вернется в Дамаск и начнет путь снова по маршруту через Пальмиру. После этого она записала события последних двух дней с несколько ироническими интонациями в дневнике и для родителей: «Все это довольно комично, и я не особо обращаю внимание. Смешной эпизод в моем приключении, но я не думаю, что оно закончено, просто нужен новый поворот». Прибегая к языку детской в Раунтоне («И не выдумывайте ерунды, мисс!»), она заключает настоящим йоркширским выводом: «В общем, надо сказать, все это ерунда».
