«Дорогие мои, тут так чудесно – не могу вам передать, как мне нравится… интересно, какая наследственность кембрийских фермеров вдруг так неожиданно развилась в такую мою домовитость на Востоке?
Я полюбила эту землю, ее виды, ее звуки. Никогда не устаю от Востока и никогда не ощущаю его чуждым. Если бы мои родные не жили в Англии, у меня бы не было желания вернуться».
Гертруда вряд ли пропустила хоть один рабочий день. В ней нуждались, как никогда раньше, но ей все равно приходилось снова себя утверждать. В очерке того периода, когда учреждалось правление в Ираке, Кокс пишет:
«Когда я сказал [главнокомандующему], что часть моего штата приедет из Басры, в том числе мисс Белл, [он] выразил заметное неодобрение такому повороту событий, будто опасался, что ее прибытие может оказаться ненужным прецедентом для заявлений от других леди. Но я напомнил ему, что его предшественник особо предложил мне сделать ее официальным сотрудником моего секретариата, что я обращаюсь с ней точно так же, как с любым своим сотрудником-мужчиной, что именно ее квалификация может быть мне очень полезной в данный момент. В свое время она приехала и через очень недолгое время установила хорошие личные отношения с сэром Стэнли Модом».
Создание этих «хороших личных отношений», упомянутых Коксом, идеальным дипломатом, было, несомненно, заслугой Гертруды, но свои истинные чувства она ясно открыла родным после смерти Мода от холеры через несколько месяцев, когда Хью спросил в письме, что она о нем думает. Это блестящей военной кампанией Мода был взят Багдад, что почти стерло из памяти общественности трагедию Эль-Кута, но был он человеком ограниченного кругозора и работу администрации затруднял. Его возражение против присутствия женщины в мире мужчин – даже в том редком случае, когда эта женщина более чем подходит для этого мира, – иногда оформлялось как уступка необходимости считаться с некоторой «чудовищной властью». Гертруду это не могло не злить. Ее краткий портрет Мода язвителен и, невзирая на его недавнюю смерть, проникнут нескрываемым презрением – не столько к нему самому, сколько к тому типу военного мышления, с которым ей так часто приходилось воевать и как женщине, и как администратору.
«Генерал Мод был по сути своей солдатом: он совершенно не знал государственной политики и считал ее полностью ненужной… Целеустремленность у него давно перешла в упрямство, узкий интеллект ограничен был одним каналом и от такого сосредоточения еще более привержен к силовым методам. Я его очень мало знала… Если бы он остался жив, случилась бы отчаянная драка, когда административные проблемы стали бы важнее военных. Уже близилось время, когда решение проблем, которые он упрямо считал чисто административными и потому совершенно не срочными, уже нельзя было бы откладывать или осуществлять чисто военными методами».
Армия завоевывает территории, администрация берет их под свое управление, но в Месопотамии борьба за установление условий, ведущих к миру и в конечном счете к процветанию, не менее трудна, чем война на передовой. Перспектива иметь ядро британской администрации в Багдаде была унылой, будущее – туманно. Примерно половина Месопотамии находилась под неустойчивым британским контролем, но на севере война с турками продолжалась. Арабы говорили на одном языке, но не составляли одного народа. Месопотамия – не страна, а провинция обветшалой империи. Ирак – не нация. Сами названия порождали путаницу. Месопотамия, греческое слово «междуречье», – западный исторический и археологический термин для областей, которые арабы называли «аль-Ирак». Арабский термин восходил к области вилайета Басры и Кувейта на юге, но когда они были взяты, британцы воспользовались термином для описания территории трех вилайетов: Басры, Багдада и Мосула. В 1932 году, после получения полной независимости, страна получила официально признанное название «Ирак».
В 1917 году англичан поджидали практические трудности на всех направлениях. Самой неотложной стала нехватка продовольствия, потому что большинство оросительных систем, необходимых для земледелия, пришли в запустение, а из оставшихся многое было разрушено войной. Две противостоящие армии потребили все возможные излишки продовольствия, а турки, отступая на север, осуществляли политику выжженной земли, унося все ценное и уничтожая посевы, которые не могли использовать. Даже климат проявил себя с худшей стороны, и знаменитый своей плодородностью бассейн Евфрата встречал третий сезон произрастания без дождя. Население начинало голодать, распространялись болезни. В городах системы санитарии пришли в упадок, а единственный госпиталь в Багдаде, бывшее британское представительство, оказался в плачевном состоянии, и лишь несколько человек с ужасными ранами боролись там за жизнь. В деревне крестьяне съедали семенное зерно, вместо того чтобы его сеять, поскольку все выращенное периодически конфисковывалось. Никто не знал, кому теперь перейдет земля и кто должен будет платить налоги. Прямо за углом могли поджидать голод, неприятие властей и беззаконие. Если бы администрация не сумела собрать страну и наладить в ней жизнь, если бы Басра и Багдад впали в анархию, то армия в несколько сотен тысяч не смогла бы поддержать порядок. Административные проблемы усложнялись из-за недостатка средств, получаемых от правительства его величества, и отсутствия всякого сотрудничества со стороны военных – до долгожданного прибытия преемника Мода, более понятливого генерал-лейтенанта сэра Уильяма Маршалла.
Вопреки всем трудностям со стороны Кокса и его штата имелось благородное стремление все наладить. Эти люди были преданы идее учреждения благожелательного и умелого правления и честного служения народам вилайетов Басры и Багдада с их многообразными сущностями и проблемами. Эта идея вдохновляла и волновала Гертруду:
«Нигде в разрушенной войной вселенной не могли бы мы начать быстрее исцелять огромные потери, понесенные человечеством… Возможность колоссальная, как раз в это время, когда атмосфера столь эмоциональна, когда можно понять людей так, как никогда после не будет, и установить отношения, которые не разрушатся. Это не ради себя, но потому что это смазывает колеса управления, действительно смазывает, и я хочу внимательно за этим наблюдать чуть ли не изо дня в день, чтобы иметь возможность, надеюсь, принять решающее участие в определении финальной диспозиции. Я должна смочь и действительно смогу – при тех знаниях, которые я приобретаю. Это такая близость, такая откровенность; они со мной открыты так, что словами не передать. Такая великая задача – что может сравниться с ней? Ничего подобного не бывало раньше, поймите – это поразительно».
Это создание нового мира.
После поражения под Эль-Кутом британская армия, усиленная и возглавленная генералом Модом, снова стала откатывать турецкую мантию. Как срывают крышу с обветшалого дома, она обнажила гнилые бревна, крысиные гнезда в комнатах и антисанитарные углы умирающей империи. Почти пятьсот лет турки эксплуатировали Месопотамию: их чиновники в синекурах багдадских кабинетов поддерживали свою комфортабельную жизнь, хороня реальность под ворохом бумаг. Хорошее управление, отраженное в документах, являлось не более чем фикцией. Коррупцией была пронизана вся империя, почти все ее действующие лица, либо без жалованья, либо с мизерной платой, жили взятками и вымогательством. Строительство и поддержание муниципальных и провинциальных общественных зданий и служб, дороги и мосты, санитария и освещение, дома, больницы, школы – все это отражалось на бумаге и оставалось на ней же. Детская смертность не снижалась.
