Администраторы принялись постепенно перестраивать общественную жизнь центральной и южной Месопотамии, половина которой была под контролем Британии. Начали они с перестройки заброшенных развалин на месте Эль-Кута – в память тех, кто отдал жизнь за его защиту, как солдат, так и жителей, умерших от голода или убитых после взятия города турками. Отремонтировали и восстановили мечети и общественные здания, на берегу появился красивый базар с аркадами, и снова стало можно покупать и продавать. Родственникам погибших выдали субсидии для восстановления разрушенных домов. Это была удачно придуманная рекламная акция, и через пару месяцев население Эль-Кута уже насчитывало двести тысяч человек.
Приоритетом стала общественная гигиена. Войдя в Багдад, армия обнаружила заваленный трупами и кишащий крысами город, с забитыми стоками и зараженной водой. Бушевала холера. Были построены уборные и мусоросжигательные печи, проверены мясные лавки и рынки, налажено хлорирование воды и начата борьба с эпидемиями. К середине года при каждом значимом гарнизоне имелась гражданская больница или аптека. В первый год небольшую группу санитарных рабочих возглавляли чиновник-медик и его военный помощник, но уже к 1919 году существовал секретарь по здравоохранению, управлявший больницами и аптеками. В тот год произошла вспышка чумы. Нашелся запас вакцины, достаточный для прививки около восьмидесяти тысяч человек, и эпидемию удалось остановить – триумф, равный успеху санитарных просветителей, убедивших народ в необходимости прививок. Построили новую инфекционную больницу, рентген-кабинет, консультацию для женщин и стоматологический институт, но департамент здравоохранения был нагружен еще и проблемой «паломнических трупов» – иностранцев, ввезенных в страну для захоронения в священных городах Кербела и Неджеф. По сложившейся турецкой практике эти трупы должны пролежать в земле не меньше трех месяцев до того, как их осмотрят на границе. Даже Гертруда отшатнулась от этой проблемы и быстренько ее обошла. «Вопрос о регулировании потока паломников и трупов труден и деликатен, связан со множеством побочных вопросов и потребует очень большой тщательности и продуманности».
В вилайетах Багдада и Басры наблюдался дефицит продовольствия. На севере, вокруг Мосула, где еще держались турки, зимой 1917/18 года умерло от голода десять тысяч человек. Летних дождей не случилось, а закрытие мосульской дороги до британской оккупации в октябре перерезало все пути снабжения Багдада зерном и фруктами. На берегах Тигра все сельское хозяйство было в буквальном смысле разрушено. В момент созревания посевов вокруг Багдада и Истабулата происходили военные действия, и что не съели турки, то сгорело. Повсюду перекрывали водные потоки для облегчения строительства шоссейных и железных дорог для армии. Существовавшие каналы затянуло илом. Кербелу залило, а прорыв Саклавияхской плотины так снизил воды Евфрата, что посевная оказалась нерезультативной. В других местах не имелось горючего для насосов, закачивающих воду в ирригационные системы.
Человеком, который должен был предотвратить голод и поставить страну снова на ноги, экспертом, прибывшим в Басру в пропотевшем полотняном костюме, оказался Генри Доббс, комиссар по доходам из финансового департамента индийской гражданской службы. «Департамент доходов, – писала Гертруда, – вернее было бы рассматривать как управляющего имением, которое в данном случае называется Ираком, а владелец – правительство. Следовало поднять налоги, чтобы профинансировать все, что необходимо сделать. Без сельского хозяйства не будет дохода. Поскольку фактически в 1917 году вся торговля прекратилась и голод стал неминуем, единственным способом собрать нужные средства был налог на землевладельцев, крестьян и в конечном счете на продукцию. Так как ни землевладельцы, ни земледельцы не имели наличности на семена овощей, посевное зерно, корм для скота или плуги, систему следовало запустить. Требовалось заставить возделывать землю, предоставить заранее семена и деньги, а налоги собрать, когда будет собран и продан урожай. Тем не менее было решено снизить налоги для некоторых хозяйств, а для особо бедных вообще приостановить их действие».
Для начала надо было определить и зарегистрировать землевладение: ни один крестьянин не станет ничего выращивать, если ему не гарантировано владение или аренда. Под владычеством турок провинции Басра и Багдад облагались налогами со стороны пяти разных правительственных департаментов, которые вмешивались в обыденную жизнь на каждом шагу, – система, прямо призывающая к казнокрадству и коррупции, и этот призыв, как сухо предупреждала Гертруда преемников Гоббса в Багдаде, редко встречал отказ.
Эта турецкая неразбериха была не единственным источником путаницы. Землевладельцы, регистрируя свои земли, обычно описывали границы в терминах столь зыбких, что оценить площадь становилось просто невозможно, и указывались имена несуществующих людей. «Восток, север, запад и юг, сад Хаджи Хасан-Бега», например. Шариатский закон наследования тоже порождал курьезные оценки земли и налога. «Он приводил к такому дроблению земельных участков, что зарегистрирован случай, когда одна финиковая пальма и участок, едва лишь достаточный для ее роста, принадлежали партнерству в составе двадцати одного человека», – отмечает Гертруда.
Доббсу выпало на долю разобраться и постараться извлечь смысл из отдельных клочков бумаги, валявшихся на полу после эвакуации турецких учреждений, ответственных за регистрацию земельных сделок, чтобы создать новую систему регистрации земли. Еще он должен был создать возможность возделывать землю путем расширения и управления оросительной сетью, очистки каналов и распределения воды из рек, поднимающихся весной на двадцать и более футов.
Даже администраторы сидели на жестких пайках. Еда в офицерской столовой, где питалась Гертруда, была рационирована и однообразна. Как бы мало Гертруда ни жаловалась, как бы ни привыкла мириться с лишениями в путешествиях, но хорошей еды ей не хватало. Друг семьи, полковник Фрэнк Бальфур, ставший впоследствии военным губернатором Багдада, «Милый Фрэнк» Гертруды, рассказывает, как однажды подсел к ней за ужином. Когда оказалось, что трапеза состоит из отварной солонины – уже четырнадцатый день подряд, – Гертруда его поразила, отбросив с отвращением нож и вилку и разразившись слезами. Она написала Чиролу 9 ноября 1918 года:
«Нам приходится самих себя кормить, и трудно на сухарях чувствовать себя Геркулесом. Масла у нас не было все лето, а когда бывает, то очень нежирное. Я забыла вкус картошки. Мясо едва можно прожевать, курятина такая же, молоко разбавленное – как же от него тошнит! Когда так плохо себя чувствуешь, начинаешь все это ненавидеть… да пошлет нам Небо хороший урожай в будущем году».
Обязанность внедрять новую сельскохозяйственную политику лежала на политических агентах окружающих провинций. Проводились собрания землевладельцев, объявляли новую схему развития сельского хозяйства. Британская помощь должна была поступить в виде семян, денег и орошения, но если землевладельцы не пойдут на сотрудничество, они свою долю в будущем урожае утратят. Если земля не будет обработана в течение определенного периода времени, ее могут изъять. Местным политическим агентам дано было право раздавать небольшие наказания за такие, например, проступки, как нарушение правил ирригации. Гертруда постоянно напоминала об осторожности и терпимости, и ее слушали. В 1919 году ирригация и сельское хозяйство без потрясений были переданы в ведение гражданских органов власти, укомплектованных местными жителями, которые теперь могли принять на себя такие обязанности. Естественно, план наиболее успешно проводился в жизнь там, где управление было лучше, но весенние посевы 1918 года поддержали гражданское население и еще обеспечили примерно 55 тысяч тонн зерна для армии. Предусмотрительно был заложен дополнительный семенной фонд на случай неурожайного года, но сейчас его стало возможным распределить бедуинам и курдам по обе стороны границы. Голод Месопотамии больше не грозил.
