Вернувшись в Багдад, Гертруда наконец начала ценить помощь и таланты Мари. Оказалось, что та с одинаковым успехом может сделать к вечернему приему и восхитительный соус, и абажуры на светильники. И с первой минуты Мари стала для Гертруды преданной портнихой. Беллам было проще посылать отрезы материи, чем готовую одежду, и Мари целые дни шила из них платья. Они вдвоем с Гертрудой тихими вечерами погружались в журналы мод, особенно в новый британский «Вог», покупаемый Лиззи, горничной Флоренс, и посылаемый в Багдад, чтобы они «были в курсе моды». Мари очень любила животных, и вскоре за ней уже бегала ручная куропатка Гертруды, последнее добавление к садовому зверинцу, а двум гончим она сшила зимние курточки. Во время частых недомоганий Гертруды, вызванных переработкой и тяжелым климатом, Мари варила холодные супы и другие соблазнительные отвары. При всех различиях эти две женщины стали близкими подругами, и служанка оставалась с госпожой до конца ее жизни. Гертруда писала: «Мари неоценима в смысле шитья штор и вообще ведения хозяйства. Она мое величайшее утешение – не знаю, как я без нее обходилась».
Хью не оставил мысли навестить Гертруду в Багдаде, в особенности с тех пор, как Хьюго вернулся из Южной Африки и мог остаться с Флоренс. Ради его визита Гертруда потратила в Лондоне приличную часть своего накопленного дохода в хорошем мебельном магазине «Мейплз». Ей нужны были обеденные столы и стулья, кресла, кровати, гардеробы, комоды и новый обеденный сервиз. Вернувшись в Багдад, она с нетерпением ждала, пока они прибудут по морю.
Весной 1920 года Хью приехал, как обещал, и привез походные предметы, которые она с ним оговорила: походную кровать с бельем в саквояже от «Вулзи», фланелевые и шелковые костюмы, тропический шлем и зонтик от солнца. На фотографии, сделанной в доме Гертруды, Хью спокойно читает газету в одном из новых кресел с полотняным чехлом работы Уильяма Морриса, под начищенными туфлями – персидский ковер, журнальный столик возле локтя. На каминной полке стоят семейные фотографии в рамках. Так могла бы выглядеть гостиная комфортабельного дома на родине, а не садовый павильон в центре большого азиатского города. Однако долго отдыхать ему здесь не пришлось: они с Гертрудой двинулись в тур по стране, останавливаясь у политических агентов и навещая представителей арабской знати. Часть пути они проделали на самолете и обсуждали, помимо Ирака, экономический кризис и его давление на британскую экономику. Впервые Гертруда почувствовала необходимость в экономическом образовании, когда ее отец описал первые признаки надвигающихся на Беллов финансовых неприятностей. После его отъезда она ужасно по нему скучала. Хью для нее остался тем, кем был – если не считать Дика Даути-Уайли: любовью всей жизни.
«Не понимаю, как можно жаловаться на что-либо, имея такого отца, как ты. Не могу тебе передать, как это было прекрасно, когда ты гостил здесь. В отношении тебя воспринимается как данность, что, как бы сложны и незнакомы ни были те вещи, что ты слышишь или видишь, ты всю фальшь обнаруживаешь сразу… Когда я вернулась, дома было ужасно пусто без тебя. Собаки изо всех сил пытались меня утешить, но этого было недостаточно. Благослови тебя Бог».
Если офисная часть жизни у нее сократилась, то социальная – расширилась. Два года назад Гертруда начала свои «вторники»: чай в саду для жен арабской знати. Это предложил сэр Перси, так как леди Кокс вряд ли хоть слово знала по-арабски, а больше было некому. Подавали безалкогольные напитки, кексы и фрукты, а когда день угасал, среди кустов и деревьев зажигались фонари цветного стекла. Приходило с полсотни женщин, в основном с закрытыми лицами, радовавшиеся перерыву в своей изоляции от мира, знакомились, сплетничали. Гертруда писала Чиролу: «Я провожу чайные приемы для дам, и на них приходят все наши гранд-дамы. Общество избранное – я вычеркнула всех христианок не самого высшего ранга. Наваб… который готовил список приглашенных, счел своим долгом указать: “Сахиб, здесь нет ни одной христианки!” Я расхохоталась и ответила ему: “ Ты забыл, что там буду я!”»
Но больше ей нравились политические суаре – без женщин, – которые она начала проводить для молодых арабских националистов. А. Т. к этим мероприятиям относился с возрастающим раздражением, но Гертруда считала их весьма ценными для поддержания и развития связей и подготовки арабского правительства, которое в конце концов получит власть. На таком приеме, символизирующем ее сочувствие к их делу и пронесенную через всю жизнь убежденность в пользе обмена мнениями, собиралось человек тридцать. Ее мнение об окружающих англичанках, женах коллег, не изменилось. Ее раздражало их неумение выучить арабский, их неотступные приглашения принять участие в общественной и спортивной деятельности, которой они заполняли свои пустые дни. Гертруда сердилась, когда они не появлялись на мероприятиях, которые она считала обязательными, – например, на открытии первой в Багдаде школы для девочек, на котором она произносила официальную речь по-арабски. И, видя ее отношение, англичанки тоже не испытывали к ней теплых чувств.
«Социальные обязанности мне кажутся весьма утомительными. Этим праздным женщинам целый день нечего делать, кроме как ожидать, что я зайду, или заходить ко мне в тот единственный час в день, когда я могу выйти и ни о чем не думать. В результате я вообще не выхожу, но я положу этому конец. Жизнь становится просто невыносима, а я заболеваю от этого. Так что пусть думают обо мне что хотят, но я о них вообще думать не буду».
Не то чтобы Гертруда не любила женщин, но у нее было мало времени, и она была разборчива. Ее же отношения с арабскими женщинами постоянно улучшались. Она организовала для них лекцию новой женщины-врача по женской гигиене и с радостью увидела все места занятыми. Вскоре она подвигла их организовать комитет и провести сбор среди богатых семейств на новый проект – больницу для женщин. Чиролу она писала:
«Я всерьез начинаю думать, что нашла контакт с местными женщинами… Pas sans peine
[35]
, хотя они более чем идут мне навстречу. Это значит брать на себя множество хлопот… И важнее того факта, что мне нравится с ними видеться и узнавать ту сторону Багдада, которую иначе бы не узнать никак, моя уверенность, что дело того стоит. Входить в дома запросто и завести себе целое войско подруг – значит сильно улучшить собственные отношения с мужчинами».
Ей приятно было общество Ван-Эссеса, миссионера, и его интересной жены, с которыми она познакомилась в Басре. Ей стало недоставать миссис Хэмфри Боумен, жены директора по образованию, когда эта пара отбыла в Египет, Гертруда любила Аурелию, «милую маленькую итальянскую жену» мистера Тода, который работал в Багдаде на «Линч бразерс», – у них она останавливалась в 1914 году. Миссис Тод охотно занималась благотворительностью вместе с Гертрудой и устраивала вечера в пользу госпиталя. Когда ее муж уезжал по делам, женщины обедали вдвоем, и Гертруда писала домой, что рада присутствию Аурелии в Багдаде, поскольку она настоящий друг. Еще была мисс Джонс, во время войны – экономка госпиталя в Басре, сейчас заведующая гражданской больницей в Багдаде; как бы редко ни встречались эти занятые женщины, они стали близкими подругами. Когда чуть позже мисс Джонс умерла, Гертруда вспоминала ее доброту в доме отдыха для офицеров, куда ее положили с желтухой. Она шла за британским флагом, покрывавшим гроб подруги на военных похоронах, и, слушая «Сигнал отбоя», надеялась, что, когда наступит день и люди пойдут за ее собственным гробом, их мысли о ней будут похожи на ее мысли о мисс Джонс.
