– Сааааашка!
Походкой, верней, походочкой, а еще верней, походняком вихляющим, ногами чуть кривоватыми, расчетливо-спортивно двигая руками, разболтанными в суставах, худой, даже тощий, пружинистый и очень во всем этом органичный, какой-то юркий, вертлявый, подвижный как угорь, он, широко и благодарно улыбаясь всем вокруг – и не только посетителям кафе, но и поливальной машине, улице, торговцу фруктами, солнцу, засиявшему вдруг ярче, – подгреб к их столу и остановился, застыл, элегантно и одновременно насмешливо поклонившись и притопнув. Очень фактурный, некрасивый, но интересный. Как для кино. Без заячьих ушей.
Как и оказалось, он этой своей внешностью и всем видом так подходил к нелепому этому уличному кафе, что Маша немедленно смирилась, обрадовалась и уселась поудобней, чтобы его слушать.
– На! – сказал вместо «здравствуйте». – Это первый век нашей эры. Римский император Траян. Динарий.
Он положил на грязноватый, сбитый из некрашеных досок стол мелкую монетку с дырочкой.
– Ого! Откуда такой? – насторожился Игнат.
– А шел-шел и нашел, – не мигая и преданно, честно глядя в глаза, ответил Сашка-старатель, – на Траянском валу, – весело заржал, приобнял Игната и взял в свою крепкую сухую и шершавую от мозолей лапу Машину руку: – Будем знакомы. Сашка-старатель…
Так и познакомились.
И вот они уже были достаточно знакомы. И доверяли друг другу, заключив триумвират. Сашка-старатель, Игнат и Маша. Сашка-старатель много чего интересного рассказал и показал. И целый день они бродили вокруг крепости и сидели над старыми книгами в кабинете отца Васыля, в боковой холодной комнате храма, и как-то, утомившись, выйдя на воздух, щурясь на свет, присели на развалинах сторожевой башни, и Сашка-старатель со вкусом закурил.
– А знаете, Тиша однажды… То есть профессор Тищенко говорил, что Аргидава играет со временем. Тут в разных местах время течет по-разному. В подвалах и подземельях – быстро. И если мужчина забирается туда на несколько часов, обратно он может выйти очень заросший или даже с бородой. А если подымаешься на самую высокую башню, бродишь там по переходам, рассматриваешь, думаешь часами, то, когда спускаешься, тебя спрашивают: «А что ты так быстро? Ведь и пятнадцати минут не прошло». Хотелось бы знать, что там происходит. И почему так?
Есть вещи, – продолжал Сашка, глядя туда вдаль, где молчала в ожидании упрямая и раздраженная в тот день крепость, – есть вещи, которые не должны быть известны человечеству. И не надо туда лезть.
– А вам? – спросила Маша.
– И мне.
– Но вам же известно… – стала она горячиться.
– Нет. Я ничего об этом не знаю. Я – никто и ниоткуда. Человек без родины. Родился на корабле. На Камчатку мать плыла, откуда, зачем, теперь уже никто и не узнает. Дядька меня забрал. У него в доме и вырос. Всю жизнь его боялся. Тяжелый человек. Несносный. Загадочный. Очень умный. – Сашка затянулся и добавил: – Нет, пожалуй, не очень умный, скорей изобретательный. И ужасно, ужасно жадный. Вот, знаете, такой. Алчный. И много для меня сделал.
Луша, которая весь вечер лежала у порога храма на солнышке, встала, подошла к Сашке, посмотрела ему в лицо, фыркнула от табачного дыма и улеглась корабликом рядом с Машей, аккуратно сложив перед собой лапы, мордой к крепости, хвостом к людям. Сашка-старатель ей не нравился. Он вызывал тревогу. Маше с Игнатом она доверяла. Они ее любили и были ей понятны. Луша вытянула шею, старательно нюхая воздух, глядя далеко, в сторону крепости. А та – обиталище душ ушедших, но не нашедших покоя, – угрожающе глядела – шевелилась, шептала, шуршала, шелестела, меняла очертания, температуру и запахи, охраняла тени, шаги, следы и голоса таинственных своих обитателей.
– Но вы же стоите на пороге, вам нужно сделать только один шаг… Мы стоим на пороге, – уточнила Маша.
– Мы. Ну знаете, я не идиот! Чтобы делать необдуманные шаги…
– А я с детства мечтаю, чтобы она мне открылась.
– Зачем это тебе? – однажды спросил Сашка-старатель. Один-единственный раз спросил.
Маша пожала плечами в недоумении: действительно, зачем это ей? Приступать, а потом волноваться, болеть, страдать, не спать, бояться видений, теней, звуков, непонятно кого и чего. Ей это зачем? Не могла ответить. А Игнат спокойно предположил:
– Ей незачем, – глядя на Машу, как будто видит впервые. – Это вообще не Машке нужно. Верней, Машке это точно не нужно. – Игнат накинул ей на плечи свою куртку. Дул ветер от Днестра, похолодало. – Это нужно ей, – указал подбородком Игнат в сторону широко и в тот день особенно основательно и даже вызывающе разлегшейся внизу, как в чаше, крепости.
– Сколько же здесь слоев, – завистливо и тоскливо прошептал Сашка, – сколько же здесь всего можно накопать! Тут ведь каждое новое селение просто возводилось поверх старого.
– А почему они строили так низко? – не отводя завороженного взгляда от играющей с ними крепости, спросила тихо Маша.
– Потому что раньше люди, жившие в гармонии с природой, никогда не селились выше родника.
– Но Аргидава же стоит рядом с Днестром!
– Это значит только то, что река поменяла русло.
– А если Днестр разольется? Как Прут, например, недавно. И затопит крепость.
– Нет. Тут тысячелетний договор.
– Какой договор? Между кем договор?
Сверху, от Турецкого моста, раздался оглушительный крик:
– Гобнээээта! Гобнэээта!
Так кричал кто-то, призывая кого-то.
– Гобнэта – знаете что это? Это значит «маленький кузнец», – Игнат объяснил. – С латыни.
Из-за разрушенной сторожевой башни выбежала девочка, видимо сидевшая за их спинами до поры тихонько. Выбежала девочка странная и, роняя полевые цветы из корзины, побежала наверх, к мосту, где старая кузня разрасталась новыми пристройками. Где кузня звенела и стучала, бряцала и лязгала, пела свою ритмичную песенку под соломенной крышей, обжитой ласточками, и светилась в сумерках теплом своего работящего жара. Побежала девочка прямиком в кузню известного кузнеца Мэхиля. Побежала девочка торопливо, даже не поглядев на этих троих.
– Она слушала нас, что ли? – спросил, глядя ей вслед, Игнат.
– Служба у нее такая, – ухмыльнулся Сашка. – Хотя сможет ли она что-нибудь пересказать?
– Она немая?
– Она глухая.
– Но она ведь побежала на… как это… Гоб…?
– Гобнэта. Как-то она слышит. Кожей, наверное. Ну, нам не понять все равно. Такая странная, особенная девочка. Что мы о таких знаем?
Сашка затушил сигарету о портсигар, аккуратно уложив в него окурок.
– Ну пошли, – жестко приказал он.
Они так и не поняли, им ли с Игнатом, собаке Луне ли он велел следовать за ним, но все подчинились и поплелись все трое.
