— Бабуль, вы не нагнетайте так уж, — попросил я, похлопывая Митьку по щекам. — Уже одного сотрудника потеряли. Куда я его в таком виде потащу?
— Дык он сам за тобой побежит, аки пёс верный!
— Протестую, — только и успел сказать мигом пришедший в себя Митя.
Саму суть протеста он озвучил нам уже возмущённым лаем. Передо мной сидел здоровенный дворовый пёс, бело-чёрно-рыжий, лохматый, и только знакомые голубые глаза с длиннющими ресницами выдавали в нём младшего сотрудника нашего отделения.
— Бабуль, — строго попросил я.
Яга цыкнула зубом, и дворняга тут же превратилась в нашего прежнего Митю. Он показал бабке язык, нахально улыбаясь, попытался почесать себя левой ногой за ухом на собачий манер и...
— Чёй-то? Кажись, заклинило меня-а...
— Энто тебя Господь наказал, чтоб не издевался над старыми людьми, — фыркнула бабка.
— Никита Иванович... отец родной... ногу из-за башки вытащить поспособствуйте!
Я сдвинул брови, упёрся левой рукой ему в лоб, а правой потянул за лапоть сорок пятого размера.
— Ай-ай-ай!!! Сломали-и... али ничё так?
— В Индии йоги две ноги таким образом закидывают, и ничего, только духовный рост прёт. Собирайся, Мить, служба ждать не будет.
Наш умник встал, поизображал головную боль, хруст в шее, хромоту, растяжение связок, понял, что не прокатит, и быстренько метнулся во двор выпрашивать у стрельцов пищаль в долг до вечера, на задание.
Баба-яга неделикатно захлопнула дверь за двухметровым героем и обернулась ко мне:
— Слушай сюда, участковый. В царство подземное я вас самолично доставлю, но там, на месте, уж всё своим умом решай.
— Бабуль, вы за меня не пере...
— Цыть, — беззлобно попросила глава нашего экспертного отдела. — Дело одно тебе знать следовает, а как сказать, не ведаю. Стесняюся-а...
— В смысле?
— Молодая была, глупая, нагрешила изрядно. А у тя чего, внебрачных детей ни разу не было, что ли?!
Честно говоря, после таких её слов мне понадобилось сесть. А бабушка-то у нас, оказывается, полна сюрпризов...
— Ничего тебе больше не скажу. Сам всё поймёшь, — твёрдо решила Яга. — Иди уже. Вона тока рушник с собой возьми.
— В смысле?
— Ох ты ж неуч! Ну, ширинку возьми!
— Чего???!!!
— Полотенце! — окончательно потеряла терпение моя домохозяйка, швыряя в меня широкую полосу плотной белой ткани с вышитыми петухами.
На минуточку мне стало стыдно: далеко не все древнерусские слова имеют такое же значение в моём мире. Ладно, как-нибудь справимся. Главное...
— Минуточку, а что я, собственно, должен сделать там, в Подземном мире?
— Дык скока ж можно твердить, Никитушка?! Информацию! Её, злодейку, раздобудь! Всё, что энтого Змея касаемо: откуда взялся, где живёт, какую силу имеет, чего боится, где смерть свою прячет? Нам всё знать надобно!
Я козырнул, вытянувшись в струнку. Хотя начальник отделения никак не эта милая старушка с кривым зубом и бородавкой на носу, но именно бабка порой натягивает вожжи так, что с ней спорить — проще застрелиться. И это ещё самый безобидный вариант. Провести остаток жизни превращённым в табурет или лапоть, по-моему, куда хуже...
...Мы вышли во двор. К вечеру уже похолодало, но, покуда осень не взяла своё, можно было насладиться последним теплом улетающего лета.
— Фома, пригляди за порядком, — на всякий пожарный попросил я, и без того прекрасно зная, что могу на него положиться.
Еремеев молча кивнул, он умел не задавать лишних вопросов.
Митя топал за мной, как дрессированный медведь. У меня складывалось впечатление, что он не то чтоб так уж боится, а скорее как-то отлынивает, что ли... Неужели всё это из-за той девицы Маняши, дочери кузнеца, из его же родной Подберёзовки?
— К колодцу подойди, Никитушка. И ты, орясина дуболомная, рядышком становись.
— Как на расстреле, — задумчиво буркнул Митяй, но тем не менее послушно встал слева от меня.
— Ну что ж, сотрудники верные, соратники надёжные, товарищи бессменные, — поочерёдно перекрестила нас бабка, — на святое дело идёте, девиц безвинных да жён законных из плена вражьего вызволять. А я покуда тут вас ждать буду, дела решать экспертизные...
— Договорились, — кивнул я, не чувствуя подвоха. — Ваше полотенце у меня. Куда и как выдвигаться?
— Дык туда.
— Куда? — не поняли мы.
— Туда, туда. — Яга указала узловатым пальцем на колодезный сруб.
Мы с Митей автоматически глянули внутрь. Холодная синяя вода плескалась внизу на глубине пары метров. Это в смысле нам туда?! Нет, конечно, я очень люблю Олёну, но...
— Батюшка сыскной воевода-а! — окликнули меня от ворот дежурные стрельцы. — Куды дьяка прикажете складировать?
Я обернулся на миг, и это меня сгубило. Короткий толчок в грудь. Чирикнуть не успел, полетел головой вниз, пятками вверх, так что только булькнуло. В себя пришёл, лёжа на мягкой траве, в висках слегка гудело, но вроде ничего не сломал, и одежда была сухая.
— А... Митя где? — неизвестно у кого спросил я.
Тут же раздался мат-перемат, и туша моего младшего сотрудника рухнула сверху. По счастью, я хоть как-то успел откатиться в сторону, и Митька брякнулся на нагретое место.
— Никита Иванович, вот что она творит, оглоедка старая?! Рази ж можно так вот, без предупреждения, в прыжке, пяткой в лоб?! Я ить в следующий раз могу и сдачи дать, с меня станется, вона скока раз на голову ушибленный...
Учитывая, что наш младший сотрудник может изливать душу на эту тему и час, и два, и три, пока не остановят, я предпочёл отключить слух и оглядеться. Место, в которое мы попали, не имело ничего общего с классическим понятием о Подземном мире. Никаких тоннелей, пещер, сводов, мрачных потолков, сырой земли, темноты и грязи. Скорее прямо наоборот — светло как днём, солнца не видно, но небо над головой есть, под ногами зелёный газон, с трёх сторон шумный лес, а на горизонте крепенькая крестьянская изба, окружённая невысоким забором. Как по мне, так вроде всё вполне себе прилично, но неугомонный Митяй и тут испортил всю малину.
— Ох ты ж мне, сироте, безвинно брошенному! Вижу, вижу домовину страшную, избу ужасную! Как вокруг той избы тын тесовый, а на тыне том черепа скалятся-а! А два кола голы стоят, так небось по наши головушки-и...
Я приподнял его за шиворот и встряхнул:
— Мить, ты чего несёшь? На фольклорный фестиваль в Мюнхен собрался?
— Дык черепа же!
— Мить, они мышиные, — пригляделся я. — Самый большой, у ворот, кажется, птичий. Ворона какая-нибудь сдохла. Человеческих ни одного нет.
