Бояре мигом переключились на сторону и с не меньшим пылом всей толпой кинулись помогать Гороху душить моего младшего сотрудника. Естественно, образовалась жуткая куча-мала, из которой снизу по-пластунски первым выполз наш Митяй.
— Уф, Никита Иванович, до чего тяжёлый народ в боярской думе, и вес избыточный, и характер склочный. Как неродные все...
— Встань здесь, — быстро потребовал я. — Никого не пускай, мне надо осмотреть место преступления.
— Чё ж тут смотреть-то? — удивился он, но встал на пост, широко раскинув руки. — Я ить своими глазами видел, как налетела туча чёрная, баньку с вашими... государевыми... нашими жёнами... не, одна не жена, но... тьфу! Короче, были — и нет! Видать, Змей унёс.
— Уверен? А может, это колдовство какое-то, фокус, иллюзия? Или Кощей новую пакость придумал? Или Лихо Одноглазое на свободу выбралось? Или...
Я мог бы накидать ему ещё с десяток версий просто оттого, что мне надо было хоть что-то говорить. На самом деле в мозгу билась одна страшная мысль... Олёны нет!
Мою молодую жену только что, прямо на моих глазах, похитила неизвестная сила такого масштаба, с какой мы никогда раньше не встречались. Судя по жалким обломкам забора, толстые дубовые доски были переломлены в одно касание, как спички. Царскую баньку (почти сто квадратных метров!) сорвало с места и унесло в неизвестном направлении. Это дом! Не сарайчик, обшитый вагонкой, а добротный сруб из сосновых брёвен. Её и бульдозером было бы непросто сковырнуть, а уж унести...
На земле никаких следов не оказалось, зато у забора со стороны улицы обнаружилось нечто похожее на рыбью чешуйку. Только грязно-зеленоватого цвета, с зазубринами по краям и общим размером с тетрадный лист. Вполне могла подойти какому-нибудь доисторическому птеродактилю или ящерице. Если можно представить себе ящерицу, откормленную до параметров военного самолёта МЧС. Верить в то, что такой Змей действительно существует и он только что напал на Лукошкино, сознание отказывалось категорически. Невзирая на самые упрямые факты!
Через пару минут ко мне сзади подошёл изрядно помятый, но подуспокоившийся Горох. Митя честно не подпускал к нам извиняющихся бояр...
— Дуй отсель, участковый, — напряжённо попросил государь. — Бабе-яге всё расскажи, в ножки кланяйся, о помощи умоляй. Плахой грозить не стану, помочь прошу, сам всё понимаешь.
Мне нечего было ему ответить. В таком состоянии человек просто не осознаёт логики собственных поступков. Горох не так давно всерьёз рассорился с супругой. Не берусь судить, кто там у них был прав, кто виноват, но жила всё это время бывшая австриячка Лидия Адольфина не в Немецкой слободе, а у нас в отделении. Делом, а не на словах Лидушка умудрилась всем нам стать хорошей приятельницей. И её потеря — это ещё и удар по нашему милицейскому братству, мы же своих не бросаем...
Мне оставалось лишь молча козырнуть и покинуть территорию царского подворья. Митя, не дожидаясь, пока о нём вспомнят, припустил следом. По пути нас подхватили встревоженные еремеевцы. Огромную чёрную тучу, похожую на трёхголового Змея Горыныча видели многие. Народ на улицах, не выбирая выражений, старательно мешал сказку с былью...
— Ай, шайтан-гюрза полетел! Молодых ханум воровать будет, как у нас в Бухаре. Всех луноликих гурий с ресницами длинными, как хвост ишака, с глазами томными, как у священной коровы, с походкой грациозной, как у беременной верблюдицы, с грудями ароматными, как...
— Хоть тут-то чё человеческое скажи, удод персидский! Своих девок с домашним скотом сравниваешь, так хоть к нашим не лезь! Энто ещё надобно узнать у кого из начальства, не вы ли энтого Змея к нам на Русь запустили?
— Не, то прибалты! Они народ неспешный, но упёртый. Говорят, тридцать три года Змея уговаривали, пока он от их занудности не сдался...
— Православные, а чего ж змеюка перелётная царскую баню-то спёрла? Нешто ничего вкуснее не нашла? Да вон хоть соседа моего вниманием обидела, а у него и мясо в щах, на полквартала хруст в хрящах, и дочь — невеста, вся в прыщах, созрела...
— Найн! Ви есть гофорить глупость! Змий с крылиями не бывайт. Это мог быть неизфестный науке зверь! Фот в Швеции тоже летал один такой. Все думали, он к фрекен Бок на фаренье, а он к ней софсем с другими намерениями... Я, я! Дас ист фантастиш!
— Ты тут зазря языком не трепи, немчура проклятая. Мы вас били, бьём и ещё не раз бить будем. А к чему я энто? Да кто ж меня, неопохмеленного, разберёт опосля вчерашнего-то...
— Бабоньки, дык в милицию доложить надо бы, а? Может, они ничё и не знают. Ну люблю я в отделение Никите Ивановичу заявления писать! Есть такой грех, прости господи...
— Да вон и сам участковый идёт! Сурьёзный какой... Видать, съел чего и животом теперича мается. Добежит до отделения, сердешный, али тут отмучается, под кустиком?
Я старался никого не слушать и ни на что не отвлекаться. Быть может, впервые за всё время моей службы в Лукошкине я вдруг понял, что столкнулся с превосходящими силами противника. Причём настолько превосходящими, что если нас поставить в разные углы ринга — то не факт, что он вообще меня разглядит. По такой зверюге надо бы палить из крупнокалиберной гаубицы, а у меня всего личного оружия — планшетка на плече да царская сабля на стенке в комнате.
Я её, кстати, брал в руки пару раз. Неправильно взялся левой рукой за ножны, слишком близко к эфесу, ну и нехило порезал указательный палец. Совсем не отрубил, уже спасибо...
Отделение во главе с Еремеевым встречало меня по команде «в ружьё». То есть все стрельцы собрались, готовы к походу, глаза горят, фитили дымятся, а длинноствольные пищали так и жаждут хоть в кого-нибудь пальнуть.
— Где Яга? — кротко спросил я.
— В нервах, — тихо ответил сотник.
Ясно, значит, опять мне огребать полной ложкой. А ведь вроде, когда уходил, бабка была в нормальном настроении...
— Ей там, в порубе, дьяк Груздев нагрубиянничал, — правильно растолковал мои сомнения командир стрелецкой стражи. — Уж не знаем, чего наплёл, а тока летела твоя бабушка от поруба ровно ошпаренная...
— Убью.
— Дак мы поспособствуем!
— Это была фигура речи, короткий эмоциональный всплеск, — скорбно вздохнул я. — Выведите его из поруба, дайте по шеям и гоните, чтоб духу этого либерала здесь не было!
— Рады стараться! — гаркнули стрельцы.
— Митя, проконтролируй.
На самом деле я зря прописал Филимона Митрофановича в либеральный лагерь. Он у нас, конечно, вечный оппозиционер, но притом же ещё и убеждённый монархист. Его хлебом не корми, дай пострадать за царя и отечество. Просто милицию очень не любит. Хотя мы к нему — всей душой!
— Бабуль, — осторожно входя в сени, позвал я.
Тишина. Ни сопения, ни храпа, ни всхлипов. Я прошёл в горницу. Яга в самом простеньком сарафанчике, чёрном платочке на голове, стоя на коленях, истово молилась иконе Николы Можайского. В мою сторону она и головы не повернула, а умный кот Васька из-под лавки молча приложил лапку к губам. Я понятливо кивнул ему, тихо встав в уголочке.
