Я сделал вид, что демонстративно не замечаю маленький немецкий пистолет у неё в руках. Не выстрелит, ей важнее понять, как управлять печкой.
— Как она двигается? Почему стоит? Какое заветное слово надо произнести, чтобы печь поехала? Говори-и!
— Хм... столько вопросов, и ни одного о господине фон Дракхене. Вассальная преданность нынче не в моде?
— Да плевать я хотела, что ты там сделал с этой самодовольной ящерицей! Ну заморозил, мне-то что?! Так ему и надо, пошляку! Я мимо проходила, ещё плюнула на хвост, — резко оборвала меня Василиса. — Не зли меня, участковый, говори, как печь заставить вперёд идти? Пристрелю же!
— Ой боюсь, боюсь, — зевнул я. — Громко сказать не могу — услышит, сама пойдёт вниз без рулевого управления. На ухо шепнуть?
— Шепни. — Моя бывшая союзница легко спрыгнула с печи и шагнула ко мне навстречу. — Но если ты со мной шутки шутить вздумал, то я...
— Какие уж тут шутки? Надо всего лишь сказать: вперёд!
Василиса едва успела обернуться, как огромная печь Емели надвинулась на неё всей массой. Если бы в доли секунды толстая бесовка не успела сдвинуть заслонку и ввинтиться в печной зев — её бы просто размазало о стену. Я похлопал остановившуюся русскую кормилицу по лежанке:
— Спасибо, родная, выручила. Сейчас вниз пойдём, погоди, пока я сяду.
Потом осталось подобрать выпавший из рук Василисы пистолет, сунуть за пояс, втиснуть заслонку на место и уточнить:
— Ау, у вас там всё в порядке?
Из печки раздались приглушённые ругательства, суть которых сводилась к следующему: платье испорчено напрочь, жизнь испоганена, день не задался, а если кто в чём и виноват, то, разумеется, это только я! Я, и никто больше! За что мне при первом же случае страшно отомстят всеми египетскими казнями и смертью безвременной.
— Понятно. То есть в принципе вы готовы на сотрудничество с органами? Чистосердечное признание смягчает наказание — это аксиома!
Изнутри раздался долгий стон и звуки ударов головой, да так, что с печки посыпалась побелка.
— Внимание, внимание, — я занял своё привычное место, — граждане пассажиры, попрошу не высовываться, печь идёт вниз под опасным углом. Поехали-и!
Емелина любимица виртуозно развернулась на маленькой площадке, разворотив боком остатки перил, и, выпустив из трубы клуб копоти, осторожно заскользила по склону Стеклянной горы. Очень надеюсь, что впредь никогда больше не увижу чёрный замок фон Дракхена — слишком много нервных клеток мне здесь загубили.
Всё, хочу домой, в Лукошкино! Правда, у меня и там дел выше крыши, если вспомнить расформированное отделение и почти полную анархию в городе. Уж чего и как там науправляла боярская дума, даже представлять не хочется, страшно, аж жуть.
— Ничего, вот вернёмся с тяжёлой кавалерией, посадим царя-батюшку на трон, а там уж он пусть сам порядок наводит!
Я вспомнил Гороха в коротком кожаном белье, ошейнике и чёрной маске. Помотал головой. Видение исчезло, но на его месте появилась киношная рожа бородатого боярина с криком: «Царь-то не настоящий!»
— И ведь если мы где-нибудь по пути его не переоденем, то так и будет. Про матушку царицу вообще молчу. Стоит ей появиться в Лукошкине в моём кителе и фуражке, так сплетни о шашнях милиции и австрийской принцессы никаким репрессиями не остановишь. В стране бунт будет! — бормотал я на ходу, крепко держась обеими руками за трубу. — Единственный вариант успокоения народных масс — это меня на плаху, царицу в монастырь, царя в запой! Тогда посочувствуют и поймут...
Вот почему в нашей жизни так много зависит от внешнего вида? Ведь животные нисколько не заморачиваются вопросами моды и смены платьев, а живут себе преспокойненько.
Кстати, китель у царицы всё равно надо бы не забыть забрать. Ну, пусть не сразу, пусть я в одной рубашке похожу, пока мы не встретим по дороге какой-нибудь супермаркет, бутик европейского платья или хотя бы скромную швейную мастерскую.
На ум тут же пришёл наш лукошкинский портной-гробовщик Абрам Моисеевич. Этот всегда был готов пойти навстречу властям во всех вопросах. И если кто бы и мог за одну ночь пошить новое платье короля (шучу!), то только этот еврейский кутюрье. Кстати, пошил бы даже в долг, платить нам сейчас нечем.
— По идее надо было потребовать с гражданина фон Дракхена хоть какую-то компенсацию за потерянное время, моральный и физический ущерб, репатриации для еремеевцев, ещё чего-нибудь...
Наверняка злодей жил на широкую ногу, а при его теперешнем домашнем аресте деньги ему тратить особо не на что. А впрочем, на эту тему лучше с дьяком побеседовать. Ни за что не поверю, что Филимон Митрофанович трудился на Змея безвозмездно, из чистой любви к рептилиям. Наверняка натырил золотишка по карманам, сколько успел.
Мне даже вспомнилось, будто в нашу последнюю встречу гражданин Груздев заметно позвякивал на ходу. Будь он робот какой-нибудь, я бы не удивился, а так...
Печь, резким поворотом едва не скинув меня в орешник, махнула по самому крутому склону Стеклянной горы и красивым прыжком с пригорка притормозила ровно за три шага до моей обалдевшей Олёнушки.
— Обалдеть и не встать, — с придыханием выдала она. — Любимый, ты умеешь произвести впечатление на девушку.
— Да ну? — гордо улыбнулся я, не сразу спохватившись. — Девушку-у... упс! У меня же там в печке бесовка была! Снимай заслонку, тащи её наружу, пока она нам...
Поздно, заслонка отлетела от тупого удара головой изнутри. Потом наружу высунулась грязная, как гоголевская свинья, Василиса Премудрая, перегнулась через край и долго тошнилась в осенние листья.
— Ук... укачало... Извини-те-э...
— Милый, она у тебя хоть арестована? — на всякий случай спросила Олёна.
— Не успел, — признался я, почесав в затылке. — Хочешь, сама арестуй. Можешь даже права ей зачитать, на американский манер.
— Я ей сейчас такого зачитаю за всё, по-всякому и чем под руку попадётся. — Моя нежная жена засучила рукава и мощным рывком за шиворот извлекла толстую бесовку из печки. — Стоять, корова! Дай-кась я с тебя хоть сажу выбью...
Я не стал вмешиваться. Ну их, дела женские, тайные, личные. Разберутся, в конце концов, не поубивают же друг дружку. А у меня и своих проблем полно. Я поставил печь на законный отдых и пешком прошёл шагов десять до того места, где был выход (вылет?) из металлической трубы.
По логике вещей сегодня он был очень популярен — кто только им не воспользовался. Следы тяжёлых волчьих лап нашёл сразу. В двух местах на чёрно-рыжей земле Митя отпечатался, как на банкнотах. Узкие сапоги сорок второго — сорок третьего размера с каблуком — это дьяк. Два вида отпечатков босых ног, побольше и поменьше, — царь и царица. Так, должны быть ещё...
— Странно, — пробормотал я, поднимая валяющуюся под кустом грязную скатерть. — Где же следы Бабы-яги и Маняши? По идее они должны были вылететь сюда же. Допустим, что их даже ждали какие-нибудь тайные сообщники Василисы. Но кто они? Зачем им пленницы? Какой смысл дать уйти царю, царице, дьяку и Мите (пусть пока волку), но унести в неизвестном направлении двух девушек? Неужели они важнее?!
