– Следуйте за мной, – пригласила Серая.
Логово цоистов находилось в подвале. Серая отворила металлическую дверь. Терпкий дух человеческого жилья заструился вверх по лестнице. Я вошел, следом – Марина, и уже за нами – Устин с Ярославом.
Это было большое помещение с черными стенами и закопченным потолком; у дальней стены возвышалась статуя человека с гитарой, украшенная бусами из человеческих черепов; в углах – груды тряпья, должно быть, служащие цоистам постелью. Посреди помещения горел костер, у которого грелись двое. Еще трое сидели на коленях рядом со статуей, но, как только мы вошли, они вскочили на ноги и все как один уставились на нас.
– Братья и сестры, – обратилась к ним Серая. – Это…
– Андрей.
– Марина.
– Андрей и Марина едва не погибли, и мы решили привести их сюда.
– Лучше бы пожрать принесли!
– А тебе бы, Антон, только жрать да жрать, – заметила Серая, строго глядя на длинноволосого парня со сломанным носом. – Лучше бы ты чаще молился!
– Он молится, – словно оправдываясь, сказала пожилая женщина, стоящая рядом с Антоном. – Он молится, госпожа!
Госпожа! Так вот, значит, кто здесь главный. Впрочем, это можно было понять и раньше по горделиво-холодному тону, с которым Серая разговаривала с Устином и Ярославом.
– Располагайтесь, – кивнула мне Серая. – Вы теперь под защитой стен Храма великого Цоя.
– Цой – жив! – эхом отозвались сектанты.
– Апрель, помоги мне раздеться.
Апрель, невысокая белокурая девушка, бросилась к госпоже. Она приняла у Серой короткую шубу, – та осталась в свитере, четко очерчивающем небольшую грудь. Сняла с нее шапку. Череп Серой был голым, как яйцо; на макушке, плавно переходя в затылок, расположилось вытатуированное изображение все того же длинноволосого гитариста.
– Вы, должно быть, голодны?
– Да, – поспешно признался я.
– Рудольф!
– Моя госпожа?
Из светового круга выступил коренастый мужик. Он, набычившись, посмотрел на меня. В плотоядном блеске этих желтоватых глаз я узнал собрата – игрока. Возможно, этот Рудольф никогда не был в Джунглях, но ему явно знакома борьба за Теплую Птицу, в которой он, похоже, преуспел, не останавливаясь ни перед чем.
– У нас есть что-нибудь съестное, Рудольф?
– Сухари, госпожа, да и тех немного.
– Дай им по одному.
По тому, как изменился, – смягчился, потеплел – взгляд Рудольфа, когда он посмотрел на свою госпожу, я понял: эти двое любовники. И тогда мне стало ясно, как именно устроена эта секта. В основе ее – страх, а вовсе не вера. Все эти Ярославы, Устины, Антоны смертельно боятся Рудольфа, который в своем изодранном тулупе, надетом мехом наружу, похож на зверя, только что покинувшего Джунгли.
– Приглашаем вас принять участие в еженощной молитве, – произнес Рудольф, глядя, с какой жадностью мы с Мариной грызем сухари. Сказано это было таким тоном, что мне стало ясно: отказаться мы не можем.
– Таким образом, вы проявите уважение к Храму, приютившему вас, – вставила Серая, усаживаясь на принесенной двумя цоистами драное кресло.
Сектанты расселись в кружок у костра, оставляя достаточно места для двоих, тем самым как бы приглашая нас присоединиться к себе.
Ну что ж, молиться – это не в кипятке вариться. И все-таки: скорее бы рассвет! Я посмотрел на Марину. На ее лице отражалось похожее желание.
Мы присели на колени у костра. Хотелось протянуть к огню руки, но я не решился: напротив сидел Рудольф.
– Братья мои, сестры мои, – изменив голос до неузнаваемости, заговорила Серая. – Мы были – одинокие путники, мы брели во мраке сквозь ночь, не видя огней, не чувствуя рядом присутствия друга. Мы мучились, мы погибали порознь, до тех пор, пока в нашу жизнь не вошла вера. Вера в единственного бога – Цоя.
– Цой – жив! – нараспев протянули сектанты.
– По преданию, Цой страдал и умер за нас, недостойных. Теперь мы в вечном неоплатном долгу перед Господом. Мы должны посвятить свою жизнь жреческому служению ему, смирить свое тело, открыв душу. Тот, кто будет верным сыном Цоя, получит награду – вечную жизнь в раю, среди своих братьев и сестер. Но – горе тому, кто предаст господа нашего, Цоя!
Последнюю фразу Серая произнесла срывающимся, и потому – страшным голосом.
– Цой – жив! – как ни в чем ни бывало, отозвались сектанты.
– Во славу Господа, споем молитву!
Неровными голосами цоисты запели:
– В небо смотри – видишь там пастуха?
То небесный пастух пасет облака,
Город стреляет в ночь дробью греха,
Но Цой сильней, его власть велика.
Тем, кто ложится спать—
Спокойного сна
Спокойная ночь.
Я ждал это время, и вот это время пришло,
Те, кто молчал, перестали молчать.
Те, кому нечего ждать, садятся в седло
Их не догнать, уже не догнать.
Тем, кто ложится спать —
Спокойного сна
Спокойная ночь.
Люди так часто навечно ложатся спать,
Их Цой принимает, тревожа их сон.
Он дарит им новую жизнь и возможность стать,
Тем, кто спасен, тем, кто спасен.
Тем, кто ложится спать —
Спокойного сна.
Спокойная ночь.
[6]
Сектанты кончили молитву дружным возгласом: «Цой – жив!».
– Спасибо, братья и сестры, – сказала госпожа. – Спокойная ночь вам всем.
Люди начали разбредаться по углам, укладываться на тряпье. Наконец, у костра остались только я, Марина и Рудольф. Серая все так же сидела в своем кресле, в свете костра ее неподвижное лицо походило на маску.
– Андрей, Марина, – нарушила молчание госпожа. – Нет ли у вас каких – либо вопросов ко мне?
– Никаких, – не задумываясь, ответил я.
Ну вот, начинается – ни одна секта не упустит шанс привлечь новых членов.
– У меня есть к тебе вопрос, – сказала вдруг Марина.
Что-то в ее голосе мне не понравилось…
– Я слушаю.
– Эта молитва, что вы все только что пели, – ведь это не молитва, верно? Ведь это песня, а не молитва?
Чувствуя холодок под сердцем, я увидел, как, ловя каждое слово, привстали со своих постелей цоисты, как напряглось лицо Рудольфа, как вспыхнули его звериные глаза.
– Я не понимаю тебя, женщина, – ледяным тоном отозвалась госпожа.
