Пора устраиваться на ночлег. Мне уже приходилось спать на деревьях, и я давно усвоил, что главное – не свалиться спросонья. Достал из внутреннего кармана веревку – только бы ее длины хватило на двоих.
Держа один конец в правой руке, другой перекинул через ствол дерева и схватился за него левой рукой.
– Лезь сюда.
Марина полезла ко мне сквозь ветви.
– Осторожно, – крикнул я, когда она покачнулась, едва не сорвавшись с дерева.
Прямо у ствола ветви толстые, удобные для спанья.
– Обмотайся веревкой.
Марина послушалась.
Я связал оба конца веревки суровым узлом.
Несмотря на впивающуюся в спину кору, затекающие руки-ноги, Марина скоро уснула, свесив голову на грудь. Рыжие пряди из-под шлема закрыли ее лицо, и я не мог видеть, как она дышит.
Я посмотрел вверх. За ветками чернело небо. Денек выдался суетливый, но удачный. Я жив, и это несмотря на то, что много раз плюнул в лицо Джунглей. Вернее, жив благодаря тому, что плюнул.
Джунгли полны одиночек…
Я еще раз посмотрел на спящую девушку («девушка» – надо же, вспомнил это слово!) и прикрыл глаза.
2. Утро на светлой террасе
– Андрюша, сахар класть?
Посреди террасы – солнечная лужа. На столе – широком, самодельном – небольшая круглая ваза с печеньем, пара бумажных салфеток, и больше ничего.
– Конечно, клади. Когда ты, наконец, изучишь привычки моего сына?
Женщина в застиранном синем платье вышла из дому на террасу, неся в руках дымящуюся чашку.
– Я уже изучила, Марина Львовна, – сказала она, ставя чашку на стол.
Старуха в инвалидном кресле, стоящем в тени акации, нервно повела плечами, накрытыми красным пледом, и промолчала, не повернув головы.
Женщина взяла из вазочки печенье и, надкусив, положила на стол. Стала смотреть в сад, подперев голову костлявой веснушчатой рукой. На вид ей можно было дать тридцать лет, можно и все сорок. Карие, с зеленоватыми крапинками глаза смотрели тускло; светлые волосы, собранные на затылке в тугой пучок, казалось, прикрывали глубокие залысины. Она постоянно вздрагивала, будто опасаясь чего-то.
– Андрей, кофе стынет, – неуверенно сказала женщина, повернув голову в сторону двери, ведущей с террасы в дом.
– Что он там делает? – глухо произнесла старуха.
– Бреется.
Женщина поднялась и, подойдя к краю террасы, оперлась на деревянную перегородку. Сразу перед домом располагался сливовый сад – деревца слабые, с большим количеством отмерших веток и лишайниками на стволах. Сад перерезала тропинка, ведущая к калитке. За калиткой стелилась пыльная дорога.
Старуха покосилась на женщину. У нее были маленькие, глубоко посаженные глаза. На щеки накинуты красные сеточки капилляров. Она казалась грузной, даже толстой, но ноги в приспущенных вязаных чулках, торчащие из-под махрового халата, были тонкие и синеватые.
– Хоть бы сад в порядок привела, – кашлянув, заговорила старуха.– Перед людьми стыдно.
Плечи женщины дрогнули, но она промолчала.
– Ничего по дому не делаешь, все на Андрюшку спихнула.
– Мама.
Худощавый высокий мужчина с полотенцем на плече вышел на террасу. Он только что побрился, но кожа на лице не посвежела, осталась землистой.
Андрей присел к столу, взял чашку, сделал глоток. Поморщился.
– Возьми печенье.
Женщина вернулась к столу.
– Ты что, порезался?
Дотронулась до щеки Андрея.
– Пустяк, – тот отстранился. – Почему печенье в нашем магазине всегда краской пахнет?
– На рынке надо брать, – подала голос старуха.
Андрей допил кофе и поставил чашку на стол.
– Все, побежал.
Он исчез в доме и через пару минут вернулся, одетый в похожую на пальто светлую куртку, в левой руке – кожаный портфель.
– Возвращайся поскорей.
В глазах женщины промелькнула тоска.
Андрей кивнул и, спустившись по ступенькам с террасы, зашагал по тропе к калитке. Приподнявшись, женщина следила, как он, ссутулившись, прошел по дороге и исчез за поворотом.
Через некоторое время в воздухе раздался шум электрички, замер, потом раздался вновь.
– Все, поехал Андрюшка, – проговорила старуха и закашляла: в горле у нее захрипело и забулькало. Откашлявшись, вытерла рот подолом халата.
– Галя. Слышишь, Галя.
– Что? – встрепенулась женщина.
– В туалет…
Галя поднялась из-за стола, подошла к старухе и, взявшись за ручки на инвалидной коляске, принялась толкать ее к двери.
– Ну, Марина Львовна, помогайте же, помогайте. Крутите руками.
Старуха пыталась вертеть колеса, но руки плохо слушались ее.
Кое-как Галя завезла коляску в дом и закрыла двери. На террасе не осталось никого, а к двум надкусанным печеньям через деревянную пустыню стола стал подбираться отряд муравьев.
3. Марина
И Марина Львовна, и Галя были мне смутно знакомы. А этот Андрюшка, так похожий на меня, но без шрамов и ожогов на лице? Кто все эти люди, почему я вижу их?
Кусочек странной, чужой жизни высветился ненадолго передо мной, и эта жизнь мне не понравилась.
Марина пошевелилась, открыла глаза. На ее бровях, ресницах, волосах лежали снежинки. Мгновение смотрела на меня, словно не понимая, кто я такой и где она находится.
– Брр, холодно. Уже утро?
– Да, надо идти.
Марина закашляла – надрывно, со всхлипами.
Я смотал и спрятал веревку.
– По пути устроим привал, нагреем кипятку…
– А куда мы идем? – спросила Марина.
Этот вопрос удивил меня.
– Не знаю, – пожал плечами, снимая с веток автоматы. – Игроки об этом не задумываются.
– Мы уже не игроки.
Марина протянула мне куртку.
– Почему не игроки?
– Потому что «мы». Разве тебе доводилось видеть в Джунглях игроков, действующих заодно?
– Как твоя мозоль?
Марина улыбнулась.
– Вроде ничего…
Она повернула ступню так, чтоб я мог увидеть мозоль.
Так: автоматы, рюкзаки, одежда, веревка… Вроде все? Почему-то всегда грустно покидать убежище, даже такое ненадежное и холодное, как это дерево. Но что поделаешь: мы в Джунглях.
Я спустился на землю, помог Марине.
