Проработав почти год в приемной, Эди превратилась в кладезь того, о чем шептались в коридоре. Я выяснил много интересного (и не в последнюю очередь, что Эди предпочитает шардоне белому совиньону и после пары бокалов ее длинная белая шея покрывается легким румянцем). Важным открытием стало вот что: за право заниматься рекламной кампанией полоскания для рта сначала боролись Миган и Сет. Но затем Эди предложила Патрику черно-белые поцелуи, тот донес ее идею до Тристана, который поделился ею с Ральфом, и шеф, решив, что это блестящая мысль, предложил секретарше заняться. Ральф считал Патрика славным малым, смышленым, представительным, но со слабостями, не вполне отвечающими стандартам идеального исполнителя. Что же до бывшего журналиста Тристана, он продвинулся на место исполнительного директора, обеспечив агентству важную финансовую поддержку (но не из своих средств). Его жена работала адвокатом, и у них был маленький сын.
Эди высказывалась о нем очень осторожно. Неудивительно, ведь именно Тристан продвинул ее из секретарши в подающего надежды дизайнера. Как гласит древняя мудрость: «Не кусай руку кормящего!» Эти слова мне бы тоже неплохо запомнить. Похоже, именно Тристан предложил меня в пару к Эди в качестве талантливого копирайтера.
– Он вас очень высоко ценит.
Ничто человеческое мне не чуждо: я проглотил лесть, хотя не понимал, с какой стати Тристану Хейгу интересоваться мной или моей работой. Эди угадала мои мысли.
– Спросите его самого, если не верите мне. А теперь, может, обсудим кампанию? Нельзя же возвращаться в агентство с пустыми руками.
Но я уже знал: возвращаться в агентство с пустыми руками мне не придется. Успел выяснить, что Миган и Сет спят и видят, чтобы мы провалились, Тристану хочется нашего успеха, Патрику нужен наш успех и всеми командует Ральф.
Пока это были лишь первые штрихи. Однако я не сомневался, что со временем появятся и станут очевидными оттенки.
Глава восьмая
Да, были возвращения с работы в пустую квартиру, но самыми тяжелыми все-таки казались выходные.
Даже в запарку на трудовом фронте субботу и воскресенье мы с Кларой считали неприкосновенными днями. И еще установили правило, что раз в месяц будем непременно выбираться куда-нибудь с ночевкой на нашем старом «Пежо». (Нашем? Пока еще моем.) Куда? Это всегда оставалось загадкой для того из нас, кто ехал на месте пассажира, пока машина не останавливалась на парковке у какого-нибудь дальнего паба или отеля.
Я возил Клару в Или, на Кембридширские болота (или туда, где когда-то были болота, пока их не осушили под пастбища), в бухту Стадленд на побережье графства Дорсет, смотреть «Двенадцатую ночь» в Стратфорде-на-Эйвоне. Она же познакомила меня с кольцом Эйвбери из установленных вертикально древних камней эпохи неолита, показала горячие источники Бата и представление парапланеристов (в неглубокой чаше, словно выскобленной в вересковых пустошах Суррея). Не такой удачной оказалась поездка, когда я взял Клару смотреть игру Портсмута против Саутгемптона в пятом круге Кубка футбольной ассоциации.
Откуда все эти бессмысленные воспоминания? Неужели она до такой степени задурила мне голову? Джей не единственный мой товарищ, который делился со мной своим мнением о Кларе после того, как она улетела бог знает куда. Другие тоже нет-нет да и проговариваются, что считали ее немного с приветом и мы не подходим друг другу. Я задаюсь вопросом: как долго смогу убеждать себя, что они не правы, и самое лучшее, что было между Кларой и мной, известно только нам.
Вчера Полли прислала мне текстовое сообщение, хотя мы пообещали друг другу пару недель не общаться:
«Почему я не чувствую себя виноватой? Х
Потому что у наглой девчонки нет моральных тормозов. х
Я по тебе скучаю. Извини, не должна была этого писать. х
Даже лучше, что тебя здесь нет, в Уэльсе. х
Очень даже хорошо. х
Лгунишка. х
Я могу вспомнить каждую восхитительную деталь той ночи. Прости, опять за свое. Расслабься, мне пора. Этим сытеньким стервецам из среднего класса невтерпеж пожевать бургеры. Искренне твоя при исполнении барбекюшных обязанностей. ХХ».
Перечитывая текст, я удивлялся: с Кларой мы ничем похожим не обменивались – что бы мы друг другу ни писали, увязало в ее или моей серьезности. Магия общения с Полли в том, что для него нет никаких законов. Словно дикий зверь крадется в густом подлеске. Мне хотелось подхватить разговор там, где он был прерван. Но в итоге я повел Догго в последний раз в этот день сделать свои дела.
Мне нравится, где я живу. Квартира расположена на Честертон-роуд, которая является продолжением Голберн-роуд и находится неподалеку от конца Портобелло-роуд. Это не совсем Ноттинг-Хилл, но, по-моему, ничуть не хуже. Район создает ощущение нервозности передовой, хотя старожилы, наверное, считают, что его выхолостили переехавшие сюда состоятельные молодые рекламщики вроде меня. Он до сих пор может похвастаться сочной мешаниной Северной Африки и Португалии, дизайнерских бутиков и лавок старьевщиков, прилавков скобяных товаров и специализированных магазинов велосипедов, покупатели которых могли бы за ту же цену приобрести мотоцикл. Над всем надзирает парящий символ брутальной архитектуры шестидесятых годов – башня Треллик. Она возвышается часовым в северном конце Голберн-роуд.
Это мое излюбленное место, где я живу уже три года, и не представляю, что мог бы переехать куда-нибудь еще. Особенно мне здесь нравится в субботу, когда все толкутся на уличных базарах и толпы туристов рассыпаются с тротуаров на мостовые. Догго, я чувствую, тоже начинает любить это место, хотя не исключено, только потому, что во время нашего вечернего моциона в Атлон-Гарденс ему бросают кусочки еды повара-марокканцы, выскакивающие с черного хода своих ресторанов покурить. Атлон-Гарденс – туалет Догго. Там он послушно делает кучу, а я ее послушно убираю.
В американских романтических комедиях владеть собакой – верный способ познакомиться с красивыми девчонками, чтобы потом уложить их в постель. С ними знакомятся в Центральном парке (где пес милашки пытается забраться на вашу собаку; псины, чтобы снять остроту параллелей, обычно бывают противоположного с хозяевами пола). Хозяева собак неловко расходятся и стараются держаться друг от друга подальше, чтобы снова не стать свидетелями неприятного зрелища. И так до финальной сцены, когда молодые обмениваются в церкви кольцами, а их псины опять решают предаться любви (хи-хи-хи).
В Кенсингтонских садах утром гуляют с собаками женщины такого возраста, что по сравнению с ними моя бабушка кажется неопытным птенчиком. А те, которые на уровне, как бы это сказать… на таком высочайшем уровне, что с ними познакомиться невозможно. Надо быть хорошо тренированным спортсменом, чтобы ухитриться переброситься с ними парой слов – так резво они мчатся, а рядом с ними прыжками несутся их поджарые гончие.
Догго никто бы не назвал поджарой гончей. Он коротенький и приземистый, откровенный дворняга. Но сам, похоже, этого не ощущает. Это его качество я неделю наблюдал в агентстве. Пес держится, как особа королевской крови, будто все взгляды прикованы только к нему и он не имеет права совершить промах, чтобы не разочаровать обожающую его толпу. Кенсингтонские сады, где гуляют люди и собаки высшей пробы, место как раз для него. Здесь Догго чувствует себя как дома, настолько в своей среде, что я задумываюсь, сознает он это или нет. Видимо, нет. При всей его самоуверенности он опасается окружающей среды.
