– Да, – протянул он от двери с выражением человека, который согласен, что надо куда-то двигаться, только вот непонятно куда.
Меня больше всего разозлило, что против нас использовали Догго, но, как кто-то выразился, это распахивало дверь во дворец новых возможностей.
– Хорошо, – согласился я, поднимаясь. – Догго, будем придумывать тебе новое имя.
Я почувствовал на себе взгляд Эди. Она смотрела на меня так, будто я окончательно спятил. Пес же, как и следовало ожидать, и ухом не повел на диване.
– Подтолкните-ка его, – предложил я Миган как можно невиннее, делая вид, что выключаю компьютер.
Она хлопнула в ладоши.
– Пошли, Догго!
Он не отозвался, и Миган попыталась приподнять его. Тут-то все и произошло.
– Он меня укусил! – завопила, отскакивая, Миган.
– Догго! Догго плохой! – Я осмотрел руку пострадавшей. – Немного прихватил зубами, и все. Не до крови.
– Немного? – Она пронзила пса взглядом. – Маленькое дерьмецо!
– Может, сейчас не время? – Я подпустил фальшивой любезности, и Миган не могла заподозрить, что я точно знал, чего она добивалась. Как ей было реагировать? Она недовольно проворчала что-то и ушла, уведя с собой Сета.
Я плюхнулся на диван рядом с псом и сунул ему собачью шоколадку.
– Это неправильно, – прокомментировала Эди.
– Что именно?
– Он поймет, что получил награду за то, что укусил Миган.
– Вы так считаете?
Когда вторая шоколадка скрылась в алчущей пасти Догго, Эди произнесла:
– Не знала, что вы злой.
– Самозащита, ваша честь. Она первая начала.
Это игра без правил. Если озарение приходит, то не важно откуда. К сожалению, сейчас оно никак не приходило.
Мы с Эди пережевывали все снова и снова. Некоторые идеи были неплохими, но ни одна не дотягивала до уровня. Даже Ральф, твердо веривший в нашу способность справиться с задачей, начал сомневаться. Он собрал у себя в кабинете «военный совет».
– Знаю, сколько ни щелкай кнутом, результата не будет.
– Но вы все-таки пошевелитесь, навострите свои чертовы лыжи, – добавил Тристан, вроде как пошутил.
Никто не сомневался, что фотографии работали отлично. Загадочные, привлекающие взгляд, слегка эротичные. Их успех целиком принадлежал Эди. Снимки взяли не из какой-нибудь фототеки. Постановщиком съемки являлась она, фотографировала она. У нее был набит глаз на такие вещи. Я подобным качеством не обладал, но в других научился замечать. Эди каким-то образом сумела придать сексуальность лосьону для полоскания рта. И что еще важнее, связать ассоциациями рекламируемый продукт с самым распространенным удовольствием – поцелуем. Есть люди, которым не нравится целоваться? Разве что монахини не особенные любительницы, но это не тот рынок, на какой направлена наша реклама.
А вот слогана не хватало. Лучшим из того, что предлагалось, оставался: «Не надо! Не понравится!» Он неплохо сочетался с чувственным образом, обыгрывая мысль, что как только человек прополощет рот рекламируемым продуктом, в нем взыграют необузданные желания. Однако Патрик ощущал в нем нарочитую кичливость, навязчивость, как в классическом призыве фирмы «Найки»: «Попробуй! Понравится!» Тристан твердо верил, что слоган должен содержать название продукта. И поскольку был боссом, его слово являлось законом. Нам на все оставалось сорок восемь часов.
Я в дефолтной позиции, когда поджимает время, становлюсь беззаботно оптимистичным, а Эди бьется со стрессом лоб в лоб и с диким звериным криком гнет его к земле. Я понимаю, что некоторым так легче, и сознаю, что моя выдержка бесит тех, кто ведет себя по-другому.
– Ради бога, Дэн!
– Что?
– Может, хватит играть в судоку на вашем чертовом айфоне?
– Ш-ш-ш…
Я играл в Сети с кем-то, кто называл себя Мадам Баттерфляй, и загадал: если выиграю у нее (хотя «она» могла вполне оказаться волосатым болгарским механиком, таков уж современный мир), у нас с Эди все сладится – мы придумаем потрясающие слова и всех победим. Вероятно, существовали иные пути добиться успеха, но я устроил себе такое испытание и хотел побороться.
В последнюю минуту Мадам Баттерфляй все-таки вырвала у меня победу.
– Проклятие!
– Что такое?
– Я ей продул.
– Кому?
– Мадам Баттерфляй.
Эди покачала головой.
– Я начинаю понимать, почему Толстый Трев спятил.
Мы только познакомились и продолжали приглядываться друг к другу, но Эди мне уже нравилась. Смышленая, забавная, честолюбивая, трудоспособная. Это, конечно, не все ее качества. Было в ней нечто еще – трудноопределимое. То, как Эди заполняла пространство, в котором находилась. В ней чувствовалась уравновешенность, ленивая грациозность, спокойное достоинство. Делить с ней кабинет было все равно что сидеть у корней высокого дерева (а с Толстым Тревом я ощущал себя так, словно толкусь перед сценой в мош-пите во время концерта группы трэш-метал).
Эди расцвечивала мой рабочий день. Я предвкушал, как увижусь с ней утром, и чувствовал опустошенность, когда вечером мы расставались у станции метро «Оксфорд-серкус»: она садилась на линию «Виктория» и ехала на юг в Пимлико, а мы с Догго залезали в двадцать третий автобус и возвращались на Ледбрук-гроув.
Мадам Баттерфляй предложила еще сыграть, но я выключил телефон и повернулся к Эди:
– Пошли отсюда. Нам необходима перемена обстановки.
Удивляюсь, как многие этого не понимают. Я вот о чем: зачем часами толкаться в очередях и платить приличные деньги, чтобы прогуляться по выставке и взглянуть – да, согласен – на последнее, что предлагают Королевская академия искусств или Галерея Тейт, в то время как лучшие произведения мирового искусства можно бесплатно посмотреть в крупнейших аукционных домах? На ваш выбор «Кристи», «Сотби», «Бонамс» – все они проводят сеансы продаж на любой вкус – от ценителей древнеегипетского искусства до современного китайского. Моя любимая тема – европейская послевоенная живопись, хотя картины старых мастеров меня тоже привлекают.
Главные торги, на какие газеты откликаются крупными заголовками, – это импрессионисты и современное искусство. Именно здесь тратятся бешеные деньги. В прошлом году «Сотби» продал в Нью-Йорке пастельный рисунок Эдварда Мунка «Крик» за семьдесят четыре миллиона фунтов. Незадолго до аукциона я серьезно подумывал сесть в самолет и лететь в США. Понимал, что картина, долго находившаяся после написания в частных руках, скорее всего снова исчезнет в личной коллекции (что и случилось на самом деле). Но на короткое время она была доступна для обозрения – нужно было только свернуть с улицы и постоять перед ней. Теперь это позади, и я сомневаюсь, что при моей жизни рисунок вновь объявится. В прошлый раз он скрылся из виду более чем на сто лет.
