– Папа, у тебя идет кровь!
Руки Эллиота покрывали ссадины.
– Твоя мама заставила меня все утро прореживать ежевику.
– Где она?
– Не знаю. Наверное, пошла лепить очередной горшок. – Он стиснул мне руку. – Извините мою плохо воспитанную дочь. Вы, наверное, Дэвид?
– Дэниел.
– Прошу прощения, никакой памяти на имена. Сказать по правде, и на лица тоже. – Когда он попытался обнять дочь, та, беспокоясь за свою белую блузку, оттолкнула его.
– Папа, ты весь в крови.
Они расцеловались в обе щеки, вытянув друг к другу шеи.
– Дочь, ты сегодня красива, как никогда. – Эллиот присел на корточки, чтобы поздороваться с Догго. – А ты, мой маленький дружок, еще страшнее, чем мне говорили.
Мать Эди действительно лепила что-то из глины. Мы нашли ее в переделанном свинарнике, служившем ей студией. Ее звали Сибелла. Я сразу понял, от кого Эди унаследовала большие, с кошачьим разрезом глаза. Черные с проседью волосы Сибеллы были собраны на макушке и скреплены чем-то вроде палочек для еды.
– Здравствуй, дорогая! – бросила она, покосившись на дочь, при этом ее нога продолжала нажимать на педаль, вращая гончарный круг. – Дэниел, Догго, милости просим. А теперь все выметайтесь. У меня важный момент.
Дом оказался не совсем гадючником, но нижние комнаты оставляли впечатление лавки старьевщика. Повсюду книги на прогибающихся встроенных полках вперемешку с застекленными шкафами, набитыми всяким антиквариатом, главным образом археологического свойства: осколками глиняных горшков, бронзовыми фигурками, ископаемыми окаменелостями и тому подобным. В выложенной камнем кухне даже в жаркий день было холодно, как в храме. Висящие на крючках наивысшего качества сковороды являлись шедеврами кухонной утвари, так же как и прилепленный к магнитной полосе набор ножей и фирменная плита «Ага». В музыкальной комнате, выходившей окнами в расположенный позади дома сад, стояло множество виниловых пластинок – такие я видел на барахолке музыкальных записей. В середине находилось большое пианино с закрытой крышкой и кипой нот, но здесь были и другие инструменты, валявшиеся повсюду, словно музыканты побросали их, умчавшись в антракте в туалет.
– Вы играете на пианино? – спросил я.
– Да.
– На виолончели?
– У-гу.
Я показал на арфу.
– Немного.
– Невероятно!
– Правда.
– Докажите.
Эди села и прижала огромный инструмент к плечу. Я завороженно смотрел, как ее длинные пальцы бегали по струнам, казалось, не касаясь их. То, что она назвала «немного», для большинства было бы «отлично» – это понял даже я со своим отсутствием слуха и нулевыми способностями к музыке. Я слышал этот отрывок, но не мог припомнить, откуда он.
– Дебюсси, «Арабеска номер один», – подсказала Эди. – Играть легче, чем представляется со стороны. Только никому не рассказывайте.
Моя низкая, с потолочными балками комната оказалась рядом по коридору с ее спальней. Мы встретились около ванной. Эди в темно-синем льняном платье пришла поправить прическу и подкраситься; я в костюме – подтянуть узел на галстуке и потереть мокрой фланелькой старое пятно на лацкане.
Мы лишь успели немного поболтать с Эллиотом и Сибеллой и выпить по бокалу «Просекко» на задней террасе, и был провозглашен тост за наш недавний успех.
– Она действительно соответствует тому, что требуется? – спросила Сибелла так, как только могут спрашивать матери.
– На все сто.
– Вы за ней присматривайте.
– Хорошо, если это ей понадобится, в чем я сильно сомневаюсь.
– Там у вас большой, злой мир.
– Мам… – простонала Эди.
– Так и есть, – не отступала Сибелла. – А всякий успех дается определенной ценой.
– Что-то отнимает у нас, – усмехнулся Эллиот.
Мучаясь нахлынувшим самоуничижением (мог бы мой отец произнести что-нибудь подобное?), я изобразил искусственную улыбку, но в то же время испытал неловкость от соблазна посмеяться над разбившимися чаяниями хозяев.
Эллиот повез нас в паб на своем допотопном «Гольфе», оказавшемся замызганнее моего «Пежо». Машина имела впечатляющие вмятины и стереосистему еще тех времен, когда кассетник был высшим достижением для развлечений в автомобиле. Деревня, где намечалась свадьба, находилась в десяти минутах езды по залитым солнцем, окаймленным буйной молодой порослью сельским дорогам. Трудно было представить более подходящий для бракосочетания день – не очень жаркий, с проплывающими высоко над головами, словно галеоны под всеми парусами, большими, похожими на вату облаками.
Жених с очень короткой стрижкой и бриллиантовой серьгой в ухе расплачивался у стойки «Королевского дуба» пачкой купюр. Он был старшим братом подруги детства Эди – громогласной платиновой блондинки Триш, чей молодой человек Ричард был двоюродным братом самого первого парня Эди, Алекса, невысокого, смазливого, нервного малого, который наградил меня влажным рукопожатием и враждебным взглядом, когда меня представляли ему в пивном дворике. Расслабился он лишь после того, как сообразил, что мы с Эди не любовники, а просто коллеги.
Дорога от паба по главной улице к церкви не заняла много времени. Мы оказались среди моря шляп и приглушенных разговоров. Невеста появилась, как полагается, с опозданием и была настолько упакована в блестящую мишуру, как не решилась бы ни одна уважающая себя фея. Когда исполняли первый гимн, в глазах у Эди стояли слезы.
– В детстве у бедняги была тяжелая жизнь, – шепнула она мне.
Джез поцеловал воздушное чудо, на котором только что женился, раздались поздравления, а еще через пять минут на церковном дворе мы забрасывали молодоженов рисом. Я присутствовал всего лишь на третьей свадьбе, но твердо знал: это не тот ритуал, каким свяжу себя узами брака. Мои мысли неизбежно обратились к Кларе. Мы иногда обсуждали, как поженимся. Клара представляла какое-нибудь экзотическое место вроде морского побережья или вершины горы, где в качестве свидетелей соберутся только самые близкие друзья. Я не возражал, хотя отдал бы голос и в пользу большого сборища в отделе записей актов гражданского состояния в Челси с последующим продолжением церемонии в соседнем ресторане. Но все это теперь больше не важно.
Особенность свадебных церемоний – они пробуждают воспоминания, и не всегда приятные. И еще – разжигают страсти. Оглянувшись, я заметил несколько молодых людей, неловко стоящих возле своих девушек и делавших вид, будто не замечают их взглядов: «А когда же мы?» Алекс украдкой курил и не сводил глаз с Эди, которая увлеклась разговором с ковыляющей на костылях сморщенной старой курицей. И у меня возникло неприятное ощущение, что мне придется за ним присматривать.
Эди попросила подвезти нас к величественному зданию, оказавшемуся сельской гостиницей, где планировалось продолжение праздника. Громада георгианской эпохи вольно раскинулась среди великолепного парка. Я не рассчитывал, что Эди будет нянчиться со мной, и это явно не входило в ее планы. Она сразу затерялась в толпе на задней террасе, выискивая старых знакомых. Можно многое сказать в пользу сборищ, где сам никого не знаешь: нет нужды никого избегать, а если прерываешь нудный разговор, на тебя не обижаются. Я пошел вперед и вскоре оказался в конце лужайки, где высокая девушка в соломенной шляпе с широкими полями курила косяк за статуей нападающего на лошадь льва.
