Я помню: однажды — я была тогда на восьмом месяце, — в пятницу после обеда, в самое приятное время дня, мы сидели в кровати — Эйтан, я и Нета в моем животе, и вдруг он сказал:
— Еще немного, и он выйдет из тебя, и мы уже не будем «зе ту оф ас голые в кровати». Мы станем папа, мама и младенец. Так вот, я хочу воспользоваться тем, что сейчас это еще только мы вдвоем, и сделать что-то важное.
— Все, что ты скажешь, — сказала я, потому что после такого рода фраз всегда следовало что-то очень симпатичное.
— Я хочу, чтобы ты повторяла за мной все буквы алфавита и произнесла их все до конца, потому что я хочу увидеть, как каждая из них по-своему меняет твое лицо. Скажи «а», скажи «б», теперь «аб», теперь «в», теперь «г», и «д», и «де», и «ди», и «ду»…
Некоторые буквы он не просил произносить, потому что они не меняют лицо, а «н», так он сказал, «уродливая и уродует». И наконец мы подошли к «с», и он начал проверять ее в самых разных словах и сочетаниях:
— Скажи «свет», скажи «Самсон», скажи «сосна», скажи «семьдесят семь», скажи «сейчас семь часов семь минут семь секунд»…
Я делала все, что он говорил, а он смотрел на меня и требовал продолжать, пока я не сказала:
— Минутку, Эйтан, на меня напала смешинка.
И он сказал:
— Вот оно! Твое «с» в слове «смешинка» делает тебя самой красивой и самой тобой, какая ты есть. Отныне, прошу тебя, говори мне «смешинка» при каждом удобном случае.
Был летний день. Со двора доносились маленькие взрывы стручков люпина, которые дедушка рассыпал сохнуть на бетонном полу. Так он делал каждый год и объяснял нам, что семена люпина нуждаются в изрядной порции жаркого летнего солнца, чтобы хорошо прорасти. Я отчетливо помню эти звуки — взрыв лопающегося стручка, и дробные удары вылетающих из него зерен, скорлупью хрупкость этих тихих потрескиваний.
Я спросила:
— Почему именно «с» в слове «смешинка»? Почему не «слезинка»?
Эйтан ответил:
— Посмотри сама. Встань перед зеркалом и сравни твое «с» в «смешинке» и «с» в «слезинке», насколько они разные. Это все из-за давления, которое оказывает «м», из-за его силы.
— И это называется любовь? — спросила я. — Я должна тебе целый день смеяться?
Он улыбнулся:
— Нет, только время от времени произносить «смешинка». Ты вовсе не должна на самом деле смеяться. Это то, что так замечательно в языке, — что слово может быть красивее, чем то, что оно описывает.
Я немного удивилась. Мне не приходило в голову, что у него есть и такие мысли.
— Я люблю букву «с» из «смешинки» именно на твоих губах, — сказал он. — Потому что только у тебя во рту эти губы, эти зубы и этот язык встретились с этой буквой.
— Какой ты выдумщик, — сказала я.
И это же я повторю и вам: он действительно был неистощимый выдумщик. Однажды к нам в питомник приехал какой-то тельавивец, из новоприбывших, из тех, что, как только приехали в Страну, сразу хотят завести свой огород с овощами и выращивать собственных кур. Он хотел купить семена и саженцы — помидоры, перец, салат и тому подобное, — но спросил, органический ли у нас товар. Эйтан посмотрел на него и на полном серьезе сказал, что органическими бывают не семена, а способ их выращивания.
— Что это значит? — удивился покупатель. — Как же я должен их выращивать?
— Это очень просто, — сказал Эйтан. — Обычные овощи люди опрыскивают днем, а органические — ночью.
И чуть было не всучил ему какую-то бутылку под видом специальной жидкости для органического опрыскивания — просто так, для смеха, — но тут этот человек вдруг спросил, не найдутся ли у нас также семена «этого, ну, как его… фикуса… факуса?»
[78]
, и Эйтан, не задумываясь, ответил, что «факус» у нас, увы, уже кончился, но он может предложить отдельно «фалупу» или «фаманду». Я уже искала, куда спрятаться, чтобы не видели, как я хохочу, но покупатель сказал, что о таких растениях он не слышал, на что Эйтан ответил, что до Тель-Авива эта новинка еще, очевидно, не дошла.
Далия поджала губы и сказала, что это «вульгарно», но Довик ответил: «Наш Эйтан, он такой комик, что не всегда поймешь, когда он шутит, а когда насмехается». Иногда и у моего брата бывает проблеск ума. И он всегда говорит «наш Эйтан», а не просто «Эйтан» или «твой Эйтан».
Но вернемся к этой букве «с». Эйтан взял фотоаппарат, и я снова и снова должна была произносить эту «смешинку», чтобы он мог снова и снова фотографировать меня, в результате чего я теперь, наверно, единственная на свете женщина, заснятая обнаженной на восьмом месяце беременности, когда она произносит слово «смешинка» и при этом задыхается от смеха. И все потому, что я мать без предчувствий, как я вам уже говорила. Я не знала тогда, что ребенок, который у меня в животе, умрет на седьмом году жизни. Та самая буква «с» моих губ, моих зубов и моего языка.
А в газетах писали не «на седьмом году жизни», а «в шесть с половиной» или даже просто «в шесть». И не буквами, а цифрой: «Нета Тавори — в скобках „6“ — погиб от укуса змеи». А ниже, буквами поменьше: «Трагедия в пустыне. Мальчик нашел свою смерть на прогулке с отцом». Какое странное выражение: «Нашел свою смерть»! Ведь это смерть находит свою жертву, а не жертва находит смерть. Именно в этом же и состоит специальность Ангела Смерти, разве не так? Найти ориентиры, изучить трассы, проложить маршрут, прийти, найти, запомнить адрес. Но нет, речь настаивает на своем. Всю нашу жизни смерть ходит за нами, следит, и ищет, и приближается, а потом — смотрите: оказывается, это мы ее нашли! Да, видно, язык знает и помнит какие-то вещи, которые мы не хотим знать или давно забыли. Ладно, оставим это, Варда, а то не ровен час, и от стольких слез я еще начну смеяться.
Глава семнадцатая
Выстрел
1
Все птицы вдруг разом умолкли, будто освобождая место для звука выстрела. Его грохот отозвался эхом где-то в глубинах вади и тут же затих. Несмотря на близость цели и скорость пули, стрелявший четко ощутил промежуток времени между ударом бойка по капсюлю патрона и ударом пули по мягкому телу.
Высокий плотный парень вскрикнул и закрутился на месте. Полы короткой куртки на миг распахнулись. По тому, как он падал, стрелявший понял, что попал точно туда, куда метил, в колено. Такое ранение делает человека беспомощным, страдающим от боли и испуганным, оставляя его в чувствах и в полном сознании.
Какое-то мгновенье парень лежал на спине, затем начал медленно отползать в сторону, пытаясь протиснуться между колючими кустами, названия которых он не знал и которые все равно не смогли бы его укрыть. Потом затих, вытащил из сумки пистолет и огляделся. Но, не увидев стрелявшего, в нерешительности застыл на месте.
Ясное небо и восходящее солнце слепили его глаза. Приятный, не очень сладкий аромат последних цветов раздражающе щекотал его нос. А сердце теснил страх. Эти камни, скалы, кусты — все здесь было ему чужим. Он привык защищаться в городе, на улице, среди домов и машин, но не в вади, не в лесу, не в открытом поле — в тех местах, чьих законов он не знал, чьи сигналы не мог расшифровать и чей язык не понимал. Полуослепшими глазами вглядываясь в противоположный склон, он знал, что кто-то наблюдает за ним оттуда через тот же прицел, с помощью которого стрелял в него, понимал, что продолжение последует, и с ужасом ожидал его.
