Застарелой обидой обожгло Ирину не вовремя вспыхнувшее воспоминание. Они с Леной, уже почти девушки, катались на позаимствованной у деревенских мальчишек лодке по большому пруду. Ире было весело, она раскачивала лодку, ей хотелось испугать Лену, и та вроде бы действительно боялась, во всяком случае, уговаривала Иру перестать дурить. В конце концов лодка перевернулась, Ирина по-настоящему испугалась, поскольку плавала не слишком здорово, но тут рядом оказался Дима, который тогда был для нее Дмитрием Михайловичем.
– Держись за меня, – подставил он ей плечо, – не бойся, Ирочка.
Он плыл с ней рядом, успокаивал, поддерживал, но глазами все время следил за Леной, кричал той, чтобы не спешила, и Ира понимала, что спасать ее, Ирину, ему совсем не хочется, а хочется оказаться рядом с Демидовой. Ира вылезла из воды и заплакала от обиды и ненависти, а Лена ее успокаивала, думая, что она плачет от испуга. Ира тогда сразу же уехала в Москву, запрещая себе даже думать о даче одноклассницы, но через неделю приехала снова, как будто это место притягивало ее колдовским магнитом.
Ира отошла от окна, но тут же опять вернулась. Она давно поняла, что не просто привязана к мужу, она не может без него жить. Ей было трудно вспомнить, когда именно она осознала, что болезненно любит Диму: то ли совсем недавно, то ли тогда, когда перевернулась лодка в большом пруду. Странно только, что мысль выйти за него замуж так долго не приходила ей в голову…
Только одно приятное воспоминание вызывал соседский дом: как вспыхнула Ленка, когда Дима объявил Демидовым, что женится. Ира улыбнулась, ей всегда становилось весело от этого воспоминания.
Нужно было отойти от окна, выпить чаю, может быть, даже перекусить, но она не двинулась с места.
Она ненавидела Лену в детстве, а со временем стала ненавидеть еще больше. Когда Лена познакомила ее с Павлом, Ира даже пожалела недалекую подружку: была уверена, что, увидев ее, Ирину, Павел немедленно бросит незаметную Лену. Павел не только не бросил Демидову, он относился к Ирине свысока, и от этого она ненавидела соседку еще больше. Павел ходил за Леной как пришитый, а ей, Ире, с ее незаурядной красотой, пришлось приложить немалые усилия, чтобы Дима ее заметил. Эта несправедливость так бесила Иру, что иногда ей хотелось придушить давнюю подружку.
Самым же ужасным было то, что Лена не ревновала Павла к ней, а вот сама Ира Дмитрия ревновала. И сейчас ревнует. Никаких оснований для этого у нее нет, но сам факт существования женщины, небезразличной мужу, выводил ее из себя настолько, что порой она чувствовала, будто заболевает от ненависти. Как ни странно, ей никогда не приходило в голову напомнить себе: то, что связывает Лену с ее мужем, началось задолго до того, как сама Ира появилась в жизни Дмитрия, она всегда догадывалась об этом и прекрасно знала, на что идет, выбирая Дмитрия Михайловича в мужья.
И точно так же она никогда не признавалась себе, что не только ненавидит Демидову, она ее боится. Страх этот, почти осязаемый, вытекал из внутреннего осознания, что вся ее жизнь зависит от Лены. Даже тогда, в миг ее торжества на веранде демидовского дома, она боялась, что Лена сделает или скажет что-то такое, что не позволит Дмитрию жениться на ней, Ирине.
Как она радовалась, когда Пашка клюнул на дурочку Элю! Как она хотела, чтобы над захваленной начальством Демидовой потешался весь институт! Правда, большого торжества не получилось: Лена худела и чернела на глазах, однако жалкой не выглядела, исправно ходила на работу, докладывала на конференциях и совсем не походила на обделенную мужским вниманием серую мышку. А когда погибли ее родители, даже самые отпетые сплетницы разговоры о ней поддерживали неохотно.
Но и эта радость была омрачена страхом: Ира до патологии боялась, что Лена бросится к Диме за утешением и тот кинется к ней, забыв о собственной жене. Лена ни разу не позвонила Диме, и, как ни странно, это тоже вызывало у Иры приливы ненависти.
Огни в доме напротив переместились, видимо, хозяева разошлись по своим комнатам.
И в том кошмаре, который приключился с ней в последние две недели, тоже виновата Демидова. Если бы не она, разве пришло бы Ире в голову связываться с идиотом Магуловым и прикасаться к проклятому прибору? Нет, конечно. Она снова почувствовала липкий страх, не отпускающий ее в последнее время.
Ей очень хотелось бросить все задуманное и уехать в Москву. Но она знала, что не бросит. У нее нет другого выхода. Все ее несчастья только от Демидовой.
Скорее бы погасли окна в соседском доме.
Осталось потерпеть совсем чуть-чуть.
Размытыми тусклыми пятнами вспыхнули фонари, освещавшие дорожку от ворот к дому. Для нее вспыхнули, для Люси. А в доме свет погас. Ночь выдалась на удивление темная, несколько раз принимался моросить мелкий теплый дождь, и скамейка в глубине сада, на которой они с Иваном сидели, стала совсем мокрой. Вернее, сидел Иван, а Люся примостилась у него на коленях, потому что на мокрое дерево ей садиться не хотелось. Кажется, эту скамейку делал еще Ленин дед. Или прадед?
– Я и Пашу знала, это бывший Ленин муж. И дуру эту, с которой он потом жить стал. Она тоже у нас в институте работала. Я сначала Пашку просто возненавидела, когда он Лену на стерву занюханную променял. У Лены родители погибли, так он даже на похороны не пришел… А сейчас мне его жалко, этого Павла. Он Лену любил, по-настоящему любил. Я его случайно встретила месяца два назад, он лет на десять постарел, и взгляд какой-то потухший…
Сейчас ему было совершенно не интересно слушать про Лену и про ее бывшего мужа. Иван вздохнул:
– Любил бы, ни на кого бы ее не променял, ни на стерву, ни на фею.
Сам он Люсю ни на кого не променяет.
– Нет, Вань, ты не прав, жизнь сложная штука. Это так страшно: жили два человека, хороших, умных. Любили друг друга, радовались. А появилась какая-то дура хитренькая, и все! Паша человек мягкий, а Элька подлая очень. Я представляю, как она на него вешалась!
До сих пор Люся никогда и ни с кем не откровенничала о Лене, даже с Гришкой. Ей это просто не приходило в голову.
Иван таких историй знал множество и сказал то, что считал единственно правильным:
– Мужчина должен уметь защищать свою семью. В том числе и от тех, кто на него вешается. Иначе он и не мужик вовсе.
Иван говорил правильно, но Люся хорошо помнила, какими счастливыми были Лена и Павел, и до сих пор не могла понять, как же такое могло случиться. И ненавидела Элю. А Пашу жалела.
– Пойдем ко мне, – шепнул Иван ей в самое ухо.
Она покачала головой, тыкаясь ему в шею.
Она ничего не объяснила, но он понял: деревня не город, завтра каждый будет знать, что она ночевала у участкового.
– Давай завтра распишемся, а, Люсь? – он опять шептал ей в самое ухо, и от этого стало так восхитительно, что Люся замерла, не слушая, что он говорит.
– С ума сошел? – Она даже слегка отпрянула, но потом опять обняла его. – Сначала надо подать заявление, потом долго ждать.
