55
— Ты атаман?
— Простите? — не понял генерал Краснов.
— Это ты, спрашиваю, атаман?
— Генерал Краснов. С кем имею честь?
— Да это ж твой друзяка, атаман Шкуро. Если еще помнишь такого.
В другое время Краснова покоробило бы от такой фамильярности неотесанного «батьки», которого Деникин, очевидно, будучи в состоянии полнейшей прострации, удосужился произвести даже в генерал-лейтенанты. Но сейчас ему было не до этикета. Он помнил предупреждение ротмистра Кричевского. И если Шкуро сам позвонил, значит, речь пойдет о визите к Скорцени. В крайнем случае его следует спровоцировать на такой разговор.
— Слушаю вас, генерал Шкуро.
— Та шош ты так официально? — украинско-кубанский шарм генерала Шкуро всегда вызывал неприятие в любой офицерской или просто дворянской семье. Но все понимали, что без рубаки-батьки, любимца казачьих низов, на Кубани и на Ставрополье им пришлось бы туго. Авторитету гулявшего там красного Кочубея и других атаманов они могли противопоставить лишь известность среди станичников Шкуро. — Сам сидишь, атаман лихой? Все книжонки пишешь?
— Изредка, — почти проскрипел зубами Краснов.
— Как атаман атаману говорю: не казацкое это дело, не казацкое.
— У вас ко мне возникли вопросы, генерал Шкуро? Или, может быть, просьбы?
— Точно. Хотелось бы поговорить.
— Готов принять. Жду. А посему не прощаюсь, — устало отбубнил Краснов и положил трубку. Поднимая ее, он подумал, было, что это вновь звонит ротмистр Кричевский. Но звонок оказался поважнее.
Вряд ли на приеме у СкорЦени речь могла идти о том, чтобы Шкуро возглавлял казачье движение в эмиграции. «Батька» явно не тот генерал. Да и Скорцени не тот чин в Третьем рейхе.
В то же время генерал допускал, что гауптштурмфюрер мог встречаться со Шкуро, имея полномочия Гиммлера или Шелленберга. А это сразу меняло ситуацию. Тем более что Гитлер, кажется, окончательно отказал в доверии Власову. Хотелось бы знать, под чьим влиянием. Вначале фюрер вроде бы склонен был мириться с его пребыванием в Берлине.
Для Краснова не было секретом, что во время совещания, которое состоялось месяц назад в Бергофе, Гитлер специально встретился с главнокомандующим сухопутными силами фельдмаршалом Кейтелем и начальником генерального штаба генерал-полковником Цейтцлером, чтобы обсудить проблему власовцев. Зная, что в Германии, с благословения генштаба, зарождаются русские формирования, тяготеющие к объединению вокруг штаба этого генерала-перебежчика, фюрер категорически заявил: «Мы никогда не создадим русской армии. Это чистая химера»
[41]
.
Единственное, что он допускал, так это продолжение пропагандистского натиска на Красную Армию, который носил теперь кодовое название «Зильберштрайф» и сводился к пропаганде «нового порядка» в Европе и призывам к дезертирству. При этом немецкие листовки обещали, что дезертиры будут содержаться отдельно от общей массы пленных, при более лояльном режиме, улучшенном питании и полном табачном довольствии.
Краснов был уверен, что после этого заявления фюрера Гиммлер и Кейтель сразу же обратятся к нему. Что они попытаются заменить бывшего большевика на преданного союзника-германофила, способного активизировать казачество.
Не обратились.
Краснова поражало, сколь неумно использовали немцы тот русский антибольшевистский потенциал, который имелся у них. Как они упускали момент за моментом, когда надо было отбросить в сторону весь этот пропагандистский бред относительно «русских недочеловеков», объявить славян ариями и повести совместную борьбу против международного жидо-большевизма. И это при, в общем-то, неплохо налаженной пропагандистской службе.
Генерал Краснов действительно имел все основания предполагать, что в Берлине к нему должно быть особое отношение. Независимо от того, кто находится у власти. Его прогерманская ориентация общеизвестна. В отличие от многих других белогвардейцев он продемонстрировал ее еще тогда, в 1918-м, как только «Круг спасения Дона» избрал его атаманом «Всевеликого войска донского».
Если другие вожди белогвардейского движения демонстрировали склонность кто к Франции, кто к Англии, США и даже Японии, то для него вопроса «с кем быть» по существу не стояло. Его Донское правительство сразу же обменялось представительскими миссиями с командованием немецких войск в соседней Украине и согласовывало с ними все свои основные действия.
Вой сирен, возвещавший о налете самолетов противника, на какое-то время вырвал генерала из его прошлого и швырнул в не менее мрачную действительность. В бомбоубежище он не спускался никогда. И этот налет не был исключением. Впрочем, прошло минут десять, а самолеты не появлялись.
Чтобы упрочить союз «Всевеликого войска» с самой Германией, придать ему ранг межгосударственного, — вернулся генерал к своим размышлениям, — он тогда же, в июле 1918-го, обратился со специальным посланием к кайзеру Вильгельму II. Это послание задумывалось как совершенно секретное, о котором в ставке атамана знали не более трех человек. И немудрено. В нем он впервые откровенно изложил то, о чем раньше не позволял себе откровенничать даже с самим собой.
Нет, никакого двурушничества, своекорыстия, а тем более предательства, в этом обращении не было.
Другое дело, что еще тогда атаман «Всевеликого войска донского» понял: воссоздать «единую и неделимую» уже не удастся. В том хаосе националистических движений, в котором оказалась Россия, рассчитывать, что Украина, Грузия или Финляндия вновь превратятся в обычные провинции империи, мог только человек, мыслящий категориями абсурда. Трагедия его заключалась в том, что понял он это значительно раньше других генералов и министров. Что прозрение пришло к нему в те дни, когда они все предавались урапатриотическим грезам.
А вместе с прозрением родилась идея: расчленить Россию, создав на юге довольно большое федеративное государство Доно-Кавказский Союз, в которое должны были войти «Всевеликое войско донское», Астраханское войско вместе с Калмыкией, Кубанская и Ставропольская казачьи области, а также земли горских народов Северного Кавказа
[42]
»
А чтобы новое государство могло само себя обеспечить вооружением и ни от кого не зависеть в этом вопросе, атаман просил его императорское величество содействовать постройке на территории Союза орудийного, оружейного, снарядного и патронного заводов.
Кроме того, в совершенно конфиденциальной форме, он уговаривал немцев помочь в присоединении ко «Всевеликому войску донскому» городов Царицына, Таганрога, Камышина и Воронежа, а также нескольких небольших станций, имеющих, однако, стратегическое значение. И географически тяготеющих к территории будущего государства. Взамен он обещал Вильгельму предоставить полное право на экспорт из Дона любых сельскохозяйственных продуктов, кожи, шерсти, скота. Предлагал разместить германские капиталы в промышленных предприятиях.
