В красном углу комнаты, освещённый мерцающим огоньком лампадки стоял высокий худой человек и молился на Образ. Вопрос и недоумение атамана его совсем не трогали, казалось, он не воспринимал обращённых к себе слов, а только еле слышно шептал что-то одними устами да степенно и размашисто крестился, будто монах-отшельник в своей собственной, одинокой, удалённой от мира келье.
– Эй… мужик… ты чё это, а? – вовсе не грозно, скорее растерянно и даже с опаской продублировал свой вопрос полковник.
Незваный гость никак не отреагировал и на эту попытку привлечь его внимание. Вообще, он вёл себя как хозяин, как имеющий абсолютную, ни с кем не делимую, никем из земных тварей не упраздняемую власть. Закончив молиться, он трижды поклонился в пояс Образу – единственному во всём мироздании, Кому позволял себе кланяться – отъял от иконостаса не уместный в Красном углу портрет Сталина и, внимательно рассматривая его, прошёл в центр помещения, где сел на единственное не опрокинутое кресло возле стола.
– Да-а… – протянул он мягким бархатным баритоном. – Что сталось с тобой, человек Русский? Где растерял ты свою стойкость и непоколебимость в вере и верности? Почто поклоняешься мерзости, позабыв о том, что составляло всегда твою силу, что являло предмет чёрной зависти и тайного преклонения у других народов? Когда ж очнёшься ты от безумия своего? – и бесстрастно, отстранённо, будто ненужную ветошь бросил портрет вождя народов прочь от себя в царство хлама, разбросанного по комнате, будто от ночного посещения «чёрного воронка»
[117]
. Подобное к подобному.
* * *
Голос вопрошавшего, его манера вести диалог были очень знакомы и наводили на весьма неожиданную, но приятную догадку. А когда он вышел из мрака на маленький, освещённый несмелым огоньком свечи пятачок, я с радостью, но вместе с тем с изумлением узнал в нём давешнего профессора-археолога, с которым мне довелось коротать ночь на автостанции за увлекательной и серьёзно заинтересовавшей меня тогда беседой.
– Профессор?! Вы?! Но… Вы-то как тут?!
Мимолётная радость встречи быстро уступила место огорчению. Так как со всей очевидностью доказывала, что размолвка с Настей, чуть было не состоявшаяся этой Купальной ночью «свадьба» с русалкой-блудницей, равно как и мой арест сразу по выходе из леса и возвращении в село, а значит и настоящий разговор в тёмном глухом подземелье темницы – вовсе не сон, а звенья одной цепи, которая и есть реальная, всамделишная жизнь.
– Любопытство, мой молодой друг. Всё оно – любопытство, знаете ли. Настолько завела меня наша с вами дискуссия, настолько растормошила все любознательные, легко увлекающиеся клеточки моего мозга, что я таки не выдержал и повернул вслед за вами. Всё хотелось посмотреть, как вас тут примут, да вопросики кой-какие позадавать, порасспрашивать на весьма интересующую меня тему. Верите ли, с самыми добрыми, с самыми искренними моими намерениями я помчался сюда? А попал вот, как видите, в темницу. Как вы думаете почему, за что? А я вам таки отвечу, молодой юноша – за то, что еврей и жид одновременно, а это весьма неприглядно и вовсе небезопасно стало быть в местном окружении и особенно в последнее время. Но вы-то не еврей, насколько я понимаю. Вы-то догадались, за что вас посадили? И не просто посадили, а ещё – позвольте вас немножечко попугать – побьют, и боюсь, что даже до смерти. Вы поняли мою мысль, юноша? Вы имеете себе ответ на вопрос – за что? Я уж не спрашиваю за «что делать?».
Я не имел ответа, более того, сам ломал голову, прикидывая и выискивая в моём поведении за прошедшие сутки что-либо антизаконное, антиобщественное. Но не находил, а потому просто пожал плечами.
– Я так таки и думал. Так таки и думал, – оживился профессор и зашагал по земляному полу нашей темницы, как по кафедре. – Позвольте, я попробую вам кое-что объяснить. Может оно таки поможет и подскажет выход?
Я не возражал, напротив, я даже стал бы просить профессора оказать мне любезность, если бы предполагал, что он способен хоть как-то разрешить ситуацию. Но ему, видимо, вовсе не требовалось ни моего разрешения, ни моих просьб, потому что он, нисколько не озабочиваясь моей реакцией на своё предложение, просто стал говорить обстоятельно и со знанием вопроса. Будто читал лекцию в своём институте.
* * *
– За что ты себя так мучаешь, человече? – продолжал вопрошать гость, обращаясь не то к полковнику, не то риторически отсылая слова в пространство. – Всё-то ты ищешь счастья себе, всё-то копаешь изрядно кучу мусора, именуемую мудрствующим лукаво разумом общечеловеческими ценностями. А знаешь ли, в чём твоё счастье? Помнишь ли заблудшей, одурманенной памятью, что составляет истинную ценность для человека вообще и для Русского в частности? Не знаешь…. Не помнишь…. А жаль. Значит, жили мы и трудились, не покладая рук, на ниве Русской государственности, выходит, что напрасно.
Человек замолчал, задумался тяжело, устремив взгляд немигающих глаз в пол, в пустоту. Может, в прошлое, в далёкое прошлое, когда он был ещё молодым, сильным, даже могучим и могущественным, способным одним словом, да что там словом, взглядом грозных властных очей изменить судьбу, жизнь и смерть человеков, целого народа. Которому он служил верно примером и тяжким подвигом отцовства, а значимее этого подвига не сыскать на земле. Но равным ему по степени самопожертвования и Любви, черпающей в себе всё новые и новые необоримые силы, может быть лишь подвиг сыновства. И они – народ Русский – несли этот крест терпеливо и преданно, понимая чувствующим остро сознанием, что сыну без отца тяжко весьма, настолько тяжко, что и передать нельзя, что и помыслить себе невозможно. А отцу без сына вообще не бывать, как морю без воды, солнцу без тепла и света, счастью без радости – в нём его и продолжение, и смысл, и осуществление себя самого.
– Чего ищешь ты? О чём радеешь? О свободе? А знаешь ли, что она весьма относительна? От чего освободиться чаешь? От кого? Будучи сам тварью, ты не можешь быть свободным вполне. Вся твоя свобода заключается лишь в самостоятельном выборе кому поклониться. Отцу ли? Купцу? Что принять как непреложную ценность бытия? Любовь ли созидающую, творящую, соединяющую в единый монолит даже самые разрозненные индивидуальности? Хотя, вместе с тем строго спрашивающую и судящую, но на то ж она и Любовь – не чета похоти. Дитя своё ведь наказуешь, любя. А девке блудливой всё готов посулить, отдать, простить, покуда не овладел уступчивым продажным телом. А там, что твой склероз. Всё позабыл, и что посулил, и что получил. Люба ль тебе такая забота, коль сам, что та девка, на торг вышел?
* * *
– История, в которую вы вляпались, молодой человек, так же трагикомична, как и вся история вашего государства. Я имею в виду Россию. Потому, поразмыслив немного о вашем народе, его судьбе, о том, что привело его к столь плачевному состоянию, и как освободиться ему, вылезти из этого, простите, дерьма, вы легко поймёте и то, как выкарабкаться вам самому. Так что развесьте ваши ушки и слушайте меня внимательно. Старый еврей вам плохого не скажет. Дело в том, что вы, русские, извечно живёте прошлым, постоянно озираетесь на него, ищите в нём решение всех насущных проблем, причины сегодняшних бед. Ищите неизменно во вне – где угодно, только не в себе самих. И ведь находите же, как ни странно. У вас все кругом виноваты, не случайно ваша излюбленная теория – теория всемирного заговора – разрешает эти ваши многочисленные… хм… недоразумения. Вообще в русских много негативизма, причем довольно упрямого, настырного. Наверное, это из-за постоянного подсознательного страха перед властью, вперемешку с фанатичным обожанием её же, неизменно граничащим с дикой, первобытной ненавистью к ней же. Казалось, ну как возможно бояться, любить и ненавидеть одновременно? А ведь у вас это таки получается. Ведь вы же как никто другой способны … к парадоксам. Вот смотрите, другие народы – я имею в виду народы просвещённые – смогли-таки создать для себя приемлемые социальные условия жизни. Значит, и в России это тоже может быть возможно. Чем ваша Россия хуже? Надо просто перенять чужой опыт и не стесняться того, что сами не смогли додуматься до некоторых элементарных вещей. Учиться-то никогда не поздно. Но это на первый, рациональный, прогрессивный взгляд на вещи. Только не на ваш. Вам это не годится, для вас это не приемлемо, ведь тогда необходимо будет признать свою несостоятельность, неумение распорядиться собственной судьбой. Ну, по крайней мере, хотя бы отказаться от этой безумной идеи своей исключительности, богоизбранности. Уверяю вас, это место всё ещё занято.
