– Только-только ушёл-с, милая девушка. А что, опоздали-с? Может догнать-с, вернуть-с? Только прикажите-с, я мухой-с, только для Вас, – расшаркался таксист, видимо ещё тот ловелас.
– Я… вам… не милая… деву-шка… И оставьте… ваш… фамильярный… тон… для кого-нибудь… другого…, – она скинула сумку на землю и буквально рухнула на неё. – Обойдусь как-нибудь… без ваших… мух…-с.
Пока девушка восстанавливала силы и приводила в норму сбившееся дыхание, я воспользовавшись моментом, невольно разглядывал её. Она действительно была очень привлекательна, мила и даже красива. Стройные ноги и приятной округлости бёдра под обтягивающими джинсами, узкая талия и высокая девичья грудь, колышущаяся под коротеньким свободным топиком, симпатичная головка с бирюзовыми слегка раскосыми глазами, чуть вздёрнутым носиком и правильно очерченным ртом, наконец, пышная копна непослушных белокурых волос притягивали к себе мой взгляд, так что я, сам не замечая того, смотрел на неё, не отрываясь. Наверное я выглядел очень глупо и, должно быть, несколько даже нахально, потому что реакция её на моё рассматривание была соответствующей и не заставила себя ждать.
– Ну что уставился? – выпалила она раздражённо. – Теперь прилипнут, не отдерёшь.
– Простите, Бога ради, если я вас чем-то оскорбил, я вовсе не думал прилипать. Не подумайте чего-нибудь такого, но вы опоздали на автобус, а мы с приятелем как раз едем в Первомайское. Вот я и подумал…
Я не договорил, остановленный её взглядом, в котором угадывались и сомнение, и недоверие, весьма естественные в её положении, и в то же время маленькая, совсем крохотная, но так необходимая в минуты отчаяния надежда. Она встала с сумки, подошла ближе, всё время глядя глаза в глаза и пытаясь, видимо, разрешить вопрос, стоит ли мне доверять.
– Вы точно едете в Первомайское, или только что придумали?
– Нет-нет, уверяю вас, я не вру, мы точно едем в Первомайское… Вернее не совсем…, немного дальше…, но по пути. Это точно, точно так! Ах! Вы знаете… знаете, я сам хотел ехать этим автобусом. Да, да! Это правда! Всю ночь прождал его вот на этой станции. А тут приятель подоспел и буквально снял меня с подножки, сказал, что отвезёт… Он сам туда едет по какой-то своей надобности. Я, право, не знаю по какой, но.… Ведь ты же сам сказал, что имеешь интерес в этой поездке, ведь правда? Ну, скажи, ведь правда? Правда? Чего же ты молчишь?
Не знаю, что со мной вдруг случилось, откуда взялось столько слов, и почему я непременно захотел, чтобы эта девушка мне поверила, отчего это стало для меня так важно, так необходимо…?
– Да, правда. Я сказал, – подтвердил, наконец-то, таксист, внимательно и в высшей степени серьёзно глядя то на меня, то на неё.
Девушка неожиданно для нас обоих вдруг расхохоталась чистым детским смехом, весёлым и беззаботным, без тени оскорбляющего цинизма и уничижающей надменности, без какого бы то ни было подтекста и тайного смысла, как смеются, когда весело или просто смешно.
– Так чего же мы стоим? – проговорила она. – Поехали! Или ещё кого ждём?
Теперь я тоже захохотал. Смеясь, схватил её сумку, и мы вместе побежали за угол автостанции, где должна была стоять машина. Вслед за нами, таща мою совершено забытую поклажу, плёлся задумчивый таксист. О чём он размышлял? Какие мысли привели его в столь неестественное состояние серьёзности? Я тогда не знал. Да и не мог, не хотел знать. В ту минуту я был рад новому знакомству – первому в моей жизни такого рода знакомству.
Мы ехали уже около часа. Машина и вправду вела себя весьма прилично. Мотор певуче гудел, набрав необходимые обороты, и плавно, без рывков и заскоков, мчал нас по довольно ровной, недавно отремонтированной дороге, как катер по зеркальной глади вод. Наша попутчица, утомлённая пробежкой с тяжёлой сумкой, удобно устроилась на заднем диване и заснула, убаюкиваемая мягким покачиванием на надёжных рессорах автомобиля. Таксист молча рулил, что-то снова обдумывая в своей лысой голове, я, наслаждаясь скоростью, любовался красотой проносящегося за окном пейзажа.
И было чем. Что может горожанин, всю свою жизнь проживший в серой, пыльной, загазованной, отвратительной Москве, знать о красоте? Откуда ему почерпнуть это знание? Из окна навороченного офиса, в котором он проводит большую часть своего времени? Или из затянутого серобурой пеленой изредка мытого окошка своей двухкомнатной хрущобы? Может, во время вечерних прогулок по городским скверам и паркам, среди гадящих на каждом шагу дорогущих породистых собак и выгуливающих их сограждан, таких же, как и он ценителей прекрасного, но никогда не убирающих за своими питомцами? Может, во время бесшабашных пикников и прочих коллективных вылазок на «природу», называемых почему-то сладкозвучным французским словом ПЛЕНЭР, но неизменно в окружении битого стекла, пустых консервных банок, рваных полиэтиленовых пакетов и чёрных проплешин костровищ? Нет, всё это не то и не о том. Не может он этого знать, потому что не видел. Не охватил очарованным взором огромного, неограниченного никакими рубежами простора российской глубинки, которому сотни, тысячи, может, миллионы лет, и который за последние пару-тройку тысячелетий мало чем изменился. Практически ничем. Кажется, вот сейчас из-за того раскидистого дуба выедет былинный богатырь на могучем коне, в кованой, блестящей на солнце кольчуге, в остроконечном шлеме на голове, с копьём и щитом в руках, которые наш сегодняшний спортсмен-профессионал, если и оторвёт от земли разок-другой, то непременно пукнет, бросит и бухнется отдыхать. А вон из-за того перелесочка вот-вот вылетит улюлюкающая и клокочущая орда скуластых, раскосых кочевников. Пронесётся птицей-стервятником по бескрайнему полю, ощетинится как хищный зверь копьями да саблями, схлестнётся грудь о грудь с витязем нашим, разобьётся об него в мелкие брызги, как волна морская об утёс прибрежный да отхлынет восвояси, несолоно хлебавши. А он стоял доселе, и стоять будет. И никакая напасть не сдвинет его с места, не сломит, не обратит в бегство. Потому как за ним неисчерпаемая сила необъятной земли русской, насаженная здесь и утверждённая неописуемым, неохватным, беспредельным величием Бога Христианского, Бога Православного, истинно Истинного, безослабно Могучего, Едино-Единственного, так что кроме Него и нет ничего. Всё только Он.
– Долго ещё ехать? – спросил я водителя, отвлекаясь от своих мыслей.
– Не боись, Робинзон, к обеду доедем до Первомайского, а там, через речку, и рукой подать.
– А через речку как? Что там, мост, или паром какой?
– Раньше паром был, потом мост понтонный наладили. А сейчас и не знаю даже, может ни моста, ни парома.
– Как это? Сгорел что ли? Как же мы переправимся?
– Не боись, Робинзон, переправимся. Река не преграда, преграда в другом.
– В чём же?
– Да как тебе сказать? Вот приедем, увидишь.
Минут десять мы снова молчали.
– Послушай, всё хочу спросить. Там, на автостанции говорили… э-э… люди кредитками что ли расплачивались? И водитель про КГБ чего-то… Что он имел ввиду? Что за ерунда?
