Дверь, в конце концов, не выдержала, и разъярённый красноармеец, ворвавшись стремительно в ванную, как будёновский жеребец в Крым, с яростным воплем: «Вот ты где схоронился, гнида жидовская! Получай, сука, получай!», – поразил меня в спину трёхгранным штыком, как Георгий Победоносец змия. Боли я не почувствовал, наверное, по причине изрядного количества принятой во внутрь анестезии. Но явно ощутил шершавый холод стали, прошедшей сквозь меня. К тому же, я с ужасом увидел, как из моей груди вышло длинное, с ладонь, заострённое трехгранное жало, как по нему вниз, на белый кафель пола стекла струйка красной дымящейся крови – моей крови, постепенно образовывая подо мной неуклонно разрастающуюся лужицу. Последнее что отразилось в угасающем уже сознании, были слова благодарности Богу, что избавил меня от мук и даровал-таки такую лёгкую, хотя и страшную смерть.
Соломон замолчал. Он сидел на койке, понурив голову и сжав узловатые ладони голыми коленками. Казалось, он замолчал навсегда. Но какая-то логическая незавершённость его повествования безошибочно подсказывала Жене, что история не окончена. И действительно, не прошло и двух минут, как человек слегка шевельнулся, а затем, вздохнув тяжело и протяжно, продолжил.
– Когда я очнулся, то увидел рядом Экклезиаста, недоумевающего и раздражённо вопрошающего – зачем это мне понадобилось запираться в ванной и орать оттуда, как резаный кабанчик. Причём настолько громко, что ему пришлось портить общественную собственность, выламывая дверь в места общего пользования его коммунальной квартиры. Бегло осмотрев себя, я обнаружил, что дырок ни в спине, ни в груди нет, как и не было, кафель блестит девственной белизной, а дверь…, ну что ж, Экклезиаст сам её сломал, будто я его просил. Несколько свыкшись с мыслью, что я, как ни странно, жив, но всё ещё не понимая, куда же делся красноармеец, я встал с пола и насколько мог деликатно произнёс все необходимые в подобных случаях слова извинений и учтивостей. Мы с Экклезиастом, прислонив выломанную дверь к тому месту, где ей положено было быть, обнялись, как братья, и пошли в его комнату обмывать моё успешное избавление от красного террора. Впрочем, с тех пор я, памятуя о красноармейце, дал себе зарок, существенно умерить былое пристрастие к зелёному змию. По крайней мере, никакие доблестные рыцари революции, ни в каком виде, мне больше не досаждали. Что же касаемо до всего остального, что было обещано, то я ведь ещё не умер, а это – уж вы мне поверьте – деталь очень даже существенная.
Человек закончил свой рассказ и, перестав раскачиваться, уставился неподвижным взором в какую-то точку на стене. Что происходило в его голове, и для чего он поведал Жене свою грустную историю, Резову так и не удалось выяснить. Потому что тишину помещения внезапно нарушил противный лязг открываемой снаружи двери. Соломона как ветром сдуло. Он с быстротой молнии пересёк всё пространство комнаты, нырнул на свою койку и закопался под одеялом. Дверь настежь распахнулась, и на пороге выросли, как два братца из ларца одинаковых с лица пара дюжих молодца в белых халатах и с полным отсутствием каких бы то ни было признаков интеллекта на кирпичного вида физиономиях. Они молча направились к жениной койке, отчего всё здание под плотной поступью их кованых сапог натужно заскрипело и заколебалось при каждом шаге, как при землетрясении. Подойдя, они так же молча сорвали с Жени одеяло и, отточенным движением подхватив его под локотки, как пушинку приподняли над койкой и поставили ногами на холодный пол.
– Сам? Или …?
Ватное тело не слушалось, не желало повиноваться, но многозначительное ИЛИ не оставило Резову никакого выбора. Выбор снова был сделан и опять без него.
– Сам… – осторожно озираясь на молодцов, ответил он.
Первый из двух развернулся на сто восемьдесят градусов и направился к двери, недвусмысленно давая понять, что необходимо следовать за ним. Второй незамедлительно отправился вслед за Женей, затылком почуявшим, что шаг влево, шаг вправо, равно как и любое замешательство – расстрел на месте. Так колонной они долго брели по бесконечному коридору с такими же серыми стенами и облупившимся высоким сводчатым потолком пока не вошли в небольшой светлый кабинет, обставленный несколько более уютно и в сравнении с давешним помещением, даже можно сказать, со вкусом. Женю усадили на приколоченный к полу стул холодный и жёсткий и оставили одного.
Кабинет и впрямь был более живым и тёплым. Очевидно, что он предназначался не для контингента заведения, а для лица свободного и более значимого, на что намекали цветы в горшках и небольшая пальма в кадке. Об официальности лица говорил большой дубовый письменный стол с телефоном и важными бумагами, аккуратно сложенными ровными стопочками. А особенно портрет сАмого официального лица в золочёной, видавшей виды раме, висевший над столом. Но и представители контингента, по всей видимости, были не редкими гостями кабинета. Во всяком случае, толстая грубо сваренная решётка на окне, а также разложенные повсюду хромированные инструменты – одинаково эффективно могущие служить как для медицинских целей, так и в качестве орудий пыток – со всей очевидностью подтверждали это смелое предположение. От блеска хромированной стали, от того в каком правильном порядке и с каким эстетизмом инструменты были разложены, Жене стало не по себе, а по телу пробежал озноб.
Вдруг дверь за спиной тихонько открылась, и послышались приближающиеся лёгкие шаги. Они были настолько лёгкие и настолько приближающиеся, что Женя сразу почувствовал – будто током его шибануло – он их уже где-то слышал. Шаги приблизились настолько, что продолжать оставаться неподвижным и дальше, делая вид, что ничего не происходит, стало небезопасно. Но Резов выдержал эту паузу, так и не оглянувшись. Тогда шаги приблизились уж совсем вплотную и, обойдя Женю справа, остановились прямо перед его носом. В воздухе повеяло тонким свежим ароматом – невообразимым коктейлем из запахов цитруса, ландыша и чего-то неопределённого, чем обычно пахнет молодая самка пантеры перед выходом на охоту в период брачных игр. Не то чтобы Женя нюхал самок пантеры, он их вообще-то отродясь не видывал, но почувствовал, что пахнут они именно так. Он медленно поднял глаза и в самом деле увидел перед собой самку – настоящую самку, породистую, лоснящуюся в лучах солнечного света, что изливался неудержимым потоком сквозь оконную решётку. Только не пантеры, а вполне человеческую. На ней практически ничего не было. Действительно, разве можно считать за одежду изящные красные туфельки на высоченной шпильке, коротенький полупризрачный белый шёлковый халатик и такая же белая шапочка, из-под которой шикарным водопадом струились чёрные как смоль волосы. Есть женщины, которые, как бы не одевались, выглядят всё равно что нагими, даже более чем нагими, то есть совершенно голыми. Эта была из таковых.
– Ну что, красавчик, мы снова встретились?
Она одним движением пододвинула прямо к резовским коленям стоящий рядом стул и уселась на него. Полупризрачный халатик стал уж совсем призрачным, а в исходящем от неё аромате запах самки пантеры заметно усилился, перебивая цитрус и уж тем более ландыш.
– Ты всё ещё не узнаёшь меня? Неужели я так сильно изменилась?
Женя узнал. В его мозгу будто что-то переключилось, словно какой-то скрытый механизм, отвечающий за работу памяти, вдруг щёлкнул тумблерочком и подобно кинопроекционному аппарату высветил на экране сознания бегущие живые кадры из киноленты прошедшей ночи. Перед глазами замелькали пачки долларов, разбросанные на полу вагона, непроницаемый мрак, прилипший к окнам бешено несущегося поезда, нагая блудница, прогуливающаяся по станции метро в компании с вороным жеребцом в белых тапочках, огромная разговаривающая ворона и нескончаемый бег по кругу «Площади революции». Бег среди призраков, постоянно меняющихся, преображающихся в людей, молодых и не очень, мужчин и женщин, стариков и детей. Они издевались над ним, дразнили его, смеялись … Нет, не смеялись, это было бы ещё куда ни шло, они хихикали, показывая на него пальцами и нашёптывая друг другу несомненно обидные и оскорбительные для Жени слова. И конечно он не выдержал. А кто бы выдержал на его месте? Он их бил, ломал, мутузил, как только мог, а они раскалывались на части, рассыпались в песок, в прах, в пыль, и всё хихикали, хихикали, хихикали …. Их было много, очень много, и ему не удалось с ними справиться. Он помнил, теперь помнил отчётливо, как они навалились на него всем гуртом, скрутили, связали, а один вколол ему в ляжку что-то очень больное. Потом всё стихло, растворилось, растаяло. Плёнка кончилась. Горящий глаз кинопроектора погас. Пропало ощущение жизни, реальности, памяти. И так до самого момента пробуждения под сводами серого грязного потолка в компании разговорчивого Соломона. Так значит, то был не сон, кошмар происходил на самом деле? Или он всё ещё в забытьи, и видения продолжаются?
