Но я не сломался. Через три месяца объявили новый набор, и я опять пошёл. И снова убийственное «НЕТ». Я рвался, как несовершеннолетний юноша на фронт летом сорок первого, как Павка Корчагин на узкоколейку, я летел в атаку, оголтело крича во всю глотку «УРА!!!»,… но вновь был отброшен глубокоэшелонированной обороной противника. Для меня взятие этой вершины стало делом чести, делом всей моей жизни, безумной, навязчивой идеей. Уже не сама школа, не её тайные знания, не престижный диплом влекли меня, но неистребимая потребность доказать всем и самому себе в первую очередь, что я достоин, я способен, я должен…
– Вот интересно, о чём они думают, когда дают такую рекламу? – перебил Пётр Андреевич как всегда непринуждённо, будто имел на то своё неоспоримое право. – Они вообще о чём-то думают?
– Что? – не понял Аскольд.
– Да вот тут рекламный баннер сейчас проезжали – яркая, сексапильная девица с двумя пиццами по одной в каждой руке. Но пицц этих не видно даже, всё внимание приковывают к себе большие аппетитные сиськи под более чем откровенным декольте. И слоган под всем этим соответствующий: «Берёшь две Маргариты, третью получишь бесплатно!» Ну, скажите на милость, Аскольд Алексеевич, обязан ли я знать, что Маргарита – это название пиццы?
Богатов молчал. Он плохо понимал, о чём сейчас говорил Берзин, его даже особо не обидело внезапное прерывание рассказа, Аскольда занимала теперь совсем другая, новая мысль, посетившая и овладевшая сознанием несостоявшегося монаха только что.
– Но я перебил вас, прошу простить меня, – извинился Пётр Андреевич. – Ну, никак не мог оставить без внимания такое вопиющее проявление человеческой тупости. Хотя, может быть, именно на это и рассчитано. Впрочем, прошу ещё раз прощения и с интересом жду продолжения этой истории. Ведь у неё же есть продолжение?
Аскольд молчал ещё несколько секунд. В нём отнюдь не было обиды, эта сварливая дама хоть и посещала его часто по поводу и без повода, но не задерживалась подолгу, не находя общего языка с его чистым, открытым сердцем. Он поднял глаза на Берзина и подумал: «Что же это за человек такой? Легко обижает, легко извиняется… Что это, легкомыслие или лёгкость нрава?» Но встретив в ответ на не заданный вслух вопрос открытую, искреннюю улыбку, вслух сказал.
– А знаете, Пётр Андреевич, ведь это Господь меня удерживал тогда от падения в пропасть, это Он, рассчитывая на моё благоразумие, мешал, не позволял Мастеру сказать однозначно «ДА». Но Бог, даровав однажды человеку свободную волю, никогда не препятствует проявлению силы Своего дара. А если безумный упорствует в своеволии, Творец оставляет его одиноким и почти беззащитным на выбранном пути. Всё зло на земле человек творит сам и в первую очередь себе. Сотворил своё и я. На третьей попытке Мастер сказал мне, наконец: «ДА».
Богатов остановился. Готовый уже рассказ, несколько лет хранящийся в памяти и начатый свободно, без каких бы то ни было усилий, вдруг пресёкся. И хотя лежащие в его основе события, а значит и слова, необходимые для их описания, оставались неизменными, новый взгляд на них требовал переосмысления. Часто слово, как таковое, теряет свою силу. Оставаясь основным – если не единственным – индикатором души и сознания, оно внезапно перестаёт отражать не только внутреннее состояние человека, но и саму мысль, выраженную с его помощью. Нередко люди, общаясь через Интернет, не видя и не слыша друг друга, но всецело доверяясь одному лишь голому слову, с ужасом замечают, насколько они далеки от понимания собеседника, будто говорят на разных языках. Тогда интонация, эта душа слова, дающая ему и жизнь, и обаяние, и силу, определяет недвусмысленно превосходство своё над буквой, как душа человеческая над бренным телом. Сколько раз мы замечали, что, изменив своё отношение к предмету, преподносим его в совершенно другом – отличном от первоначального – значении и даже виде, хотя и описываем его теми же самыми словами. Вот и Аскольд задумался, так как то о чём он сейчас рассказывал, приобрело для него вдруг совершенно иную окраску. Ему теперь было стыдно за то, чем ещё пять минут назад он готов был гордиться. Какое-то отторжение и даже ужас отразился в его взгляде, ещё недавно таком живом и деятельном, а ныне потухшем, будто окаменелом.
– Мы всерьёз увлеклись новым поприщем, и вскоре жизнь наша изменилась, – Богатов, наконец, нашёл в себе силы продолжить повествование, будто проглотив мешающий ему комок в горле. – В то время я снимал квартиру в одном из живописных районов Москвы специально для устроения маленького уютного гнёздышка для нас с Нюрой. Нам было хорошо и счастливо в нём – отсутствие мебели (там находилось только самое необходимое для жизни) скрашивали мои картины, развешанные по стенам, а неухоженность, необжитость помещения, которое, похоже, никому до нас не служило ещё домом, компенсировалась некоей романтикой, напоминающей нам «рай в шалаше».
Но однажды в нашем гнёздышке поселился третий.
Это был не человек, не зверь, но некая живая сущность. Явившись однажды мне в сновидении, вскоре он стал ощущаться и наяву. Он сам представился посланцем иного мира, не похожего на наш, но более совершенного, высшего, вмещающего в себя нашу крохотную вселенную и творящего её непрерывно. В основном косвенно, но часто и напрямую посредством таких вот контактов с избранными людьми нашего порядка. Я – один из таких немногих избранных, а он прикреплён ко мне для руководства и назидания. Назвал он себя Йорик и выглядел очень странно для человеческого понимания, что впрочем, вовсе не удивительно. Его внешний вид напоминал не живое существо, а скорее условное, упрощённое обозначение чего-то или кого-то очень сложного, весьма вероятно даже невозможного для восприятия. Человечество издревле, со дня своего сотворения знает и поклоняется силам, названным им сверхъестественными, не поддающимися никакому осмыслению и пониманию – такими как Бог и Его небесные Иерархии
[20]
, а также дьявол и его бесы. И для лучшего их осмысления оно, конечно же, прибегло к условности, придав первым облик сверхчеловеческий, вторым – человекоскотский. Но Йорик выглядел совершенно иначе, как-то утрированно, пиктографически, что выделяло его из привычной условности, а значит, ставило отдельно, вне моих представлений о живом, пусть даже сверхъестественном. Уж если бы мне нужно было сотворить его силой своей фантазии, я бы создал совершенно иной облик… Однозначно… Это обстоятельство убеждало и, в конце концов, убедило меня в том, что мой новый друг и покровитель отнюдь не является плодом моего воображения. Ещё одно обстоятельство сыграло в его пользу – Йорик был светлый, от него исходило постоянное, немеркнущее лучезарное сияние. А по твёрдо усвоенным мною живописным канонам, светлое никак не может быть злым. Всё это примирило меня с моим гостем, а впоследствии почти что подчинило ему. Одно только… не то чтобы настораживало, даже не порождало сомнения,… но на каком-то подсознательном, инстинктивном уровне… не позволяло расслабиться и предаться ему вполне. Это что-то я даже не осознавал, не улавливал умом, не мог объяснить себе, но чувствовал и злился на свою неблагодарную мнительность. Только много позже я понял причину этого состояния – сияние, исходящее от Йорика, было каким-то неестественным, холодным, как свечение неоновой лампы или, что ещё точнее, светодиода. Казалось, оно не освещает окружающие предметы, а как будто нарисованное, голографическое… Но это потом, а тогда я не осознавал этого.
