– Да ты что меня за дурочку считаешь? Или сам дурак? Неужели ты не видишь, как он тебя использует?!
– Нюра, перестань, – в голосе мужчины зазвучало раздражение, пусть не явно, не отчаянно, но весьма определённо. – Никто меня не использует. Мне, между прочим, за работу зарплату платят, на которую мы с тобой живём.
– Ах, вот оно что! Не думала, что ты станешь попрекать меня куском хлеба! Конечно, я не работаю,… сижу на твоей шее,… а ты бедный кормишь, поишь,… терпишь меня… нелюбимую,… постылую… Потерпи, недолго осталось,… скоро я освобожу тебя! Сдохну вот, и полетишь к своей «девочке»!
– Нюра, перестань, прошу тебя,… остановись…
– А что ты мне рот затыкаешь?! Я уже и слова сказать не могу?! … Да и что он там тебе платит, твой Андреич? Настоящие мужики в два раза больше получают,… и домой при этом не только спать приходят! А ты не мужик,… ты телок! Тебя имеют, как хотят, а ты терпишь,… и ещё защищаешь… Телок!!!
– Перестань!!! Нюра, остановись, наконец! – Аскольд уже не мог ни сдерживать этот поток, ни сдерживаться сам. – Зачем ты снова начинаешь это?! Тебе что, в кайф скандалить?! Нюра, опомнись, мы в театр едем,… в театр! Сегодня такой замечательный день, мы оба его ждали, нас ждут замечательные люди, спектакль, искусство,… Такой вечер! … Зачем всё портить выяснением каких-то проблем, которые мы всё равно сейчас решить не сможем?! Ради чего?! Чтобы просто высказаться,… выпустить пар,… излить желчь?! Ну, с каким настроением мы сейчас приедем? Что мы увидим на сцене? Что почувствуем?! Что?!…
Выпалив всё это на одном дыхании, Богатов немного успокоился.
– Нюра, прошу тебя, остановись,… пока вечер окончательно не загублен, – закончил он уже более лояльно и миролюбиво. Даже примирительно.
Нурсина не отозвалась. Она нервно вытащила из пачки сигарету и прикурила, отвернувшись к окну. Выкурила быстро, что называется в три затяжки, и,… вынув следующую, снова закурила. Так несколько раз. Было очевидно, что этот демарш дался ей с величайшим трудом и насилием над собственной натурой. Такого подвига Аскольд от неё не ожидал, и это вселяло некоторую надежду.
Но вслед за лихим, опустошительным набегом орды пришло тягучее, упёртое, тупое иго молчания.
До театра они доехали, не проронив ни слова. Как рыбы в аквариуме. Хотя рыбы, возможно, издают какие-то звуки, недоступные человеческому восприятию
[62]
. Но люди сильнее рыбьей природы. Они сильнее даже своей собственной, человеческой природы, когда натура выдаёт им за силу эту их слабость. Когда слово перестаёт быть тихим, оно перестаёт быть вовсе…
Аскольд поставил машину на пустующую театральную парковку. До спектакля оставалось ещё три часа, и, судя по тишине безлюдья, казалось, что он вообще сегодня не состоится. В фойе театра их встретил вежливый, обходительный охранник, который учтиво и корректно сообщил, что зрителей в помещение начнут пускать за час до представления, не раньше. А пока,… тут неподалёку есть замечательное кафе весьма популярное среди театральной публики, там можно уютно разместиться, перекусить что-нибудь и вообще приятно провести время. Туда они и направились.
Заведение и в самом деле оказалось очень даже ничего. Псевдотеатральная обстановка, стилизованный под сценические декорации интерьер, портреты известных актёров на стенах, тихая музыка – всё позволяло окунуться в атмосферу искусства, будто укрывшись под мантией Мельпомены
[63]
, забыть о бренном. Но стоило Аскольду раскрыть меню и взглянуть на цены, как тут же вернулось земное, коммерческое.
– Однако… – вырвалось у него самопроизвольно.
Но делать заказ Кисы Воробьянинова он не стал. И вовсе не потому что не любил солёные огурцы. Богатов вообще не собирался ничего выбирать и передал меню вместе с правом делать заказ женщине. «Ну и пусть дорого, сегодня можно,… не идти же, в конце концов, коротать время на улицу». Но Нури даже не взглянула на предложенную разблюдовку. Она нервно курила, отвернувшись к окну, безразличная ко всему на свете.
– Мне ничего не надо, – только и сказала она.
– Как не надо? – удивился Аскольд. – Мы же ничего сегодня не ели… Собирались же,… договаривались посидеть в кафе перед спектаклем.
Женщина молчала, будто не слышала обращённых к ней слов.
Мужчина тоже закурил. Он понял, что Нури «включила» упрямую молчанку, и вывести её из этого состояния способно только время – день,… два,… иногда женщина молчала так по нескольку дней. Вечер был загублен. Впрочем, может ещё всё обойдётся, может волшебная сила искусства произведёт своё благотворное действие. А пока нужно было постараться мирно дожить до спектакля.
– Нюра, давай хоть кофе закажем? – попытался он как-то улучшить ситуацию.
– Я ничего не хочу… – слова его наткнулись на непробиваемую стену и рассыпались по полу.
– Ну не сидеть же так два часа сиднем?
– Не сиди…
Тут подошла официантка, чтобы принять заказ.
– Вы уже выбрали что-нибудь?
– Нет… – ответил Аскольд после секундного замешательства. – Нам не удалось ничего выбрать… Извините…
Они оба, молча, встали и вышли на улицу.
Улица их встретила беспрерывным суматошным гудением. Шаги и голоса прохожих, шумы проезжающих мимо машин, другие разнообразные звуки города – всё сливалось в один монотонный гул, который врывался злым духом в человека, закладывал ему уши, туманил разум, очерствлял душу, делая её глухой, невосприимчивой. Чтобы докричаться в этом гомоне, нужно всерьёз поднапрячь связки… И всё равно навряд ли услышат. Может, оттого и слово перестало быть тихим,… а ухо чутким.
