– Ну, раз так, – улыбнулся в ответ Петрович, – не буду отговаривать, а пожелаю только удачи. Может, свидимся ещё в нерабочей, так сказать, обстановке…
– Мир тесен… Буду только рад.
Они крепко пожали друг другу руки и разошлись по своим местам.
В это время начали уже возвращаться зрители и заполнять собою места в зале. Вскоре, под возглас секретаря «Встать! Суд идёт!», вошла судья и ровным, отработанным голосом зачитала постановление.
– Суд по делу о предумышленном убийстве гражданином Богатовым Аскольдом Алексеевичем своей супруги гражданки Богатовой Нурсины Эльдаровны, рассмотрев материалы дела, заслушав показания свидетелей и приняв во внимание все доводы сторон обвинения и защиты, постановляет…
Судья сделала короткую паузу, подняла глаза на подсудимого, затем в зал… На противоположной стороне помещения, у самых дверей она увидела невысокую, хрупкую фигурку женщины восточного типа, которая большими заплаканными глазами смотрела сквозь решётку клетки на того, кого она пришла сегодня защитить и отпустить с Богом.
Фемида вновь опустила глаза к тексту постановления.
– …Суд постановляет: гражданина Богатова Аскольда Алексеевича признать невиновным и оправдать в связи с отсутствием состава преступления, освободив последнего из-под стражи в зале суда. Судебное заседание объявляется закрытым.
Звучно ударил деревянный молоточек, ставя окончательную точку в этом деле. Послышался лязг открываемого замка клетки. Аскольд вышел на свободу.
Принимая поздравления от Петра Андреевича, от каких-то незнакомых людей, только что составлявших переменчивую толпу зрителей в зале суда, он искал в этой массе глаза – большие зелёные глаза, которые, несмотря ни на что, были и оставались для него близкими и родными, которые только что, принеся себя в жертву, спасли его.
Нюры нигде не было. Приняв решение, она исполнила его в полной мере и, выслушав оправдательный приговор, убедившись, что любимому более ничто не угрожает, скрылась в неизвестном направлении.
Для Аскольда вдруг отчётливо ясно как Божий день разрешилась загадка одной странной, старой, полузабытой картины, которую он когда-то назвал «Освобождение».
«Посреди огромного цветущего сада, в окружении экзотических растений и цветов на коленях стояла обнажённая Нури. Лицо её исказилось мучительной гримасой боли и скорби, пережить которые ей оказалось неимоверно трудно, почти невозможно…».
Глава 30
В самый первый день лета, в тени раскидистых лип небольшого, но вполне уютного уличного кафе, за маленьким столиком друг напротив друга сидели двое. Оба люди уже немолодые, но ещё и не старые, в самом расцвете лет, оба почти налегке, оба не щегольски, но прилично одетые, хотя и в совершенно различных стилях, оба с довольно замечательными, приветливыми, даже можно сказать счастливыми физиономиями на слегка порозовевших от первого летнего солнышка лицах. И вовсе не случай на сей раз свёл их за столиком с лёгкой закуской и графинчиком янтарного коньяка, а встретились они визави под сенью дерева, что называется, по поводу. Оба ощущали значимость этого повода и верили в его знаковость.
Человек часто приписывает самым обычным, проходным событиям поистине величественную символичность, будто расставляет верстовые столбы на своём пути. Ему так легче ориентироваться в жизненном пространстве, словно он намеревается ещё вернуться и, отворотив от какого-нибудь из особо памятных столбов в сторону, прожить жизнь заново… иначе. «Это было до того, как я купил новый костюм (машину, перчатки, поменял марку сигарет или модель сотового телефона…), – рассказывает он потом, будто летопись пишет. – А после… После всё круто изменилось». Но в данном случае повод действительно был, и повод весьма значительный.
Они расставались друг с другом и устраивали отвальную по такому случаю. После завершения процесса и убедительной, безоговорочной победы на нём Берзин решил отойти от дел и закрыть свою адвокатскую практику. Не то чтобы он устал, но его ждала коллекция, к которой он вот уж лет двадцать как стремился всей своей душой и, наконец, приблизился вплотную, чтобы без отрыва на всякие неотложные дела посвятить ей остаток жизни. А жизнь ему представлялась ещё долгой и увлекательной. Разумеется, водитель ему стал не нужен, и он мог бы его запросто уволить по собственному желанию без всяких там ликвидаций и сокращений… Но то был не просто водитель, то был Аскольд, который по последнему делу стал ему ещё ближе. Они сошлись, как когда-то тринадцать лет назад, только на этот раз не в купе скорого поезда, а под липами маленького летнего кафе.
– Пётр Андреевич, дорогой, – горячился более молодой сотрапезник, всё более воодушевляясь, и не столько коньяком, сколько вот именно самим поводом, – я вам сердечно, искренне благодарен! Ведь вы меня буквально спасли… и не только от тюрьмы, так сказать, телесной, но от узилища более тяжкого, страшного, из которого освобождения нет ни на этом свете, ни в вечности. Вы воскресили Нюру… А я уж, признаться, осудил сам себя… и казнил… И все эти человеческие суды да приговоры – только так, пьеса одна…
– Ой, да бросьте вы, Аскольд Алексеевич, – ответил ему собеседник постарше, которого первый назвал Петром Андреевичем. – Вы явно преувеличиваете мою роль в этом деле, я только лишь сделал мою работу.
– Ну не скажите, не скажите, – никак не унимался первый. – Всякая работа в исполнении своём знает нюансы, порой весьма существенные. Один табуретку сколотил и удовлетворился результатом, другой же трон царский из цельного куска векового древа вырезал… Тем и различны между собой ремесло и искусство… – Богатов остановился… и тут же перескочил на прежнюю мысль, она интересовала его в данный момент больше. – Ведь все, даже я сам поверил в гибель Нюры, только вы один усомнились… А скажите, почему? Нет, правда, что вас подвигло искать там, где всем всё было ясно?
– Эх, Аскольд, Аскольд, – со вздохом проговорил Пётр Андреевич, – ну и горазд же ты на многословность и велеречивость,… не живёшь, а будто роман пишешь. Будто жизнь устроена так, как ты её сочинил в своих фантазиях. Проще надо смотреть на вещи, естественнее. Жизнь, она штука мудрая, сама вырулит к нужной парковке. Не надо ей ни мешать, ни помогать, ею нужно просто жить и принимать такой, какая она есть.
Богатов усмехнулся в кулак, но развивать тему не стал.
– А всё-таки? – продолжал настаивать он. – Ведь интересно же… Важно… Может, я и впрямь роман пишу… про себя, про Нури, про вас…
– О Господи! Про меня-то зачем? – искренне удивился Берзин, но всё-таки не смог скрыть польщённой улыбки. – Неужели нет у тебя персонажей поинтереснее?
– Персонажи есть всегда, – согласился Аскольд, – но если честно, хочется написать про тех людей, которые сыграли и продолжают играть в моей жизни главные роли, которые изменили её и сделали меня таким, какой я есть сегодня… Которых я искренне люблю.
– Любишь? – Пётр Андреевич лукаво, с хитринкой посмотрел из-под бровей в глаза Аскольду. – А Белла? Она тоже есть в твоей книге?
