– Он у меня определенно будет.
Лайла улыбнулась.
– А цыпленок прекрасно подогреется в микроволновке. Позже.
– Мы это проверим.
Он поставил пакет на стол и последовал в лифт за ее манящим пальцем и улыбкой.
14
Он рывком закрыл решетку лифта, стукнул ладонью по кнопке и, пока лифт, скрипя, поднимался на третий этаж, прижался спиной к боковой стенке. Его руки скользнули от бедер, талии, ребер к грудям, зажигая крохотные костры на своем пути, пока он не сжал ее лицо.
И завладел губами.
Он хотел ее, может быть, с самого начала. Когда сидел напротив нее в маленьком кафе. Когда был убит шоком и скорбью и она потянулась к нему.
Он хотел ее, когда она заставляла его улыбаться даже в пучине скорби. Когда стояла в его мастерской, на свету, позируя для него, смущенная и взволнованная.
Она предложила ему утешение. Дала ответы и зажгла в нем что-то. То, что помогло сгладить острые углы этой скорби.
Но сейчас, когда пол медленно поднимался под ними, он понял, что не сознавал глубины своего желания.
Оно распространялось в нем как нечто живое, напрягая чресла, живот, горло… когда она поднялась на носочки, обвилась вокруг него, запустила пальцы в его волосы.
Поэтому он не думал. Он действовал. Его руки упали ей на плечи, вцепились в бретельки платья и спустили их вниз, до локтей, отчего она мгновенно оказалась в плену. Достаточно долго, чтобы его пальцы сомкнулись на ее грудях. Гладкая кожа, кружевная отделка и быстрый, быстрый стук ее сердца.
Потом она, извиваясь, ловко стянула платье вниз. Но вместо того чтобы выступить из него, подтянулась и обхватила ногами его талию, а сильными руками – шею.
Лифт остановился.
– Держись, – велел он, отпуская ее бедра, чтобы открыть решетчатую дверь.
– Не беспокойся, – тихо промурлыкала она и слегка укусила его за шею.
– Только не споткнись.
Он продолжал идти и на ходу вытянул ленту из ее волос. Намотал на руку, откинул ее голову и снова нашел ее губы своими.
В темноте, разрываемой синими сполохами уличной рекламы, он понес ее в спальню, по полу с широкими досками, и упал с ней на кровать, которую не позаботился застелить с тех пор, как спал в ней в последний раз.
Она немедленно повернулась и успела толкнуть его на спину. И оседлала его. Ее волосы упали двойной занавеской вокруг его головы, когда она наклонилась и быстро прикусила его нижнюю губу. Ее руки уже деловито расстегивали пуговицы его сорочки.
– Давно я не была…
Она откинула волосы, и они темным шелком повисли по одну сторону лица.
– Но думаю, что помню, как это делается.
– Если забудешь очередное па…
Он снова сжал ее бедра.
– …я тебе подскажу.
Распахнув его сорочку, она с силой провела ладонями по его груди.
– Хорошо сложен, особенно для человека, работающего с кистями и красками.
– Не забывай шпатель.
Лайла с тихим смехом провела руками по его плечам.
– Очень мило.
Она снова нагнулась, легко поцеловала его в губы – касание, отступление, касание, осыпала поцелуями его горло и плечи.
– Ну как я?
– Не пропустила ни одного па.
Он повернул голову, и их губы снова встретились. Когда она опустилась на него, он повернулся, сменил их позиции и добавил жара.
Она намеревалась на этот раз – их первый раз – установить собственный ритм и постепенно наращивать напряжение.
Но он поломал эти намерения, поломал безвозвратно.
Как она могла планировать свои движения, свой ритм, когда его руки ласкали ее? Он касался ее точно, как рисовал, уверенными, сильными движениями, умея разбудить страсть. И когда эта страсть поднялась в ней, она потянулась к нему, выгнулась, предлагая, обвивая, беря.
Выпуклые мускулы, длинные ноги, все принадлежит ей, чтобы исследовать и владеть в этом мягком синем свечении.
Теперь они катались по кровати вместе, лихорадочно лаская друг друга. Сердца колотились, кровь текла быстрее, быстрее под разгоряченной кожей.
Он расстегнул застежку ее лифчика, отбросил его в сторону и взял губами ее грудь.
Она выгнулась, по-кошачьи мурлыкая, впиваясь пальцами в его плечи, уносимая волной ощущений. Он провел языком по ее шее. Губы мучили, терзали, пытали, сосредоточенные на одной точке ее тела, пока она не задрожала. Пока не стала раскачиваться. Открытая, такая открытая наслаждениям, скорости этих наслаждений, омывавших их. Кожа стала скользкой от пота.
Они сплелись, но ее пальцы сражались с пуговицей его брюк. Потом ее губы пробежали по его торсу, вниз, вниз, вниз, пока ее мир не взорвался.
Она вскрикнула, открываясь навстречу восхитительному потрясению, скользя все выше к пику, от которого перехватывало дыхание… задержалась на секунду, прежде чем погрузиться в наслаждение бесконечного падения.
– Сейчас, о, господи! – всхлипывал разум, но она едва сумела простонать его имя, вцепиться в него, безмолвно требуя вернуться, вернуться к ней. Взять ее. Совсем. Окончательно.
Он наблюдал за ней. Смотрел в темные цыганские глаза, черные луны в ночи. На грациозный изгиб шеи, когда вонзался в нее. Он весь трясся в попытке удержаться самому и удержать момент открытия, когда он в ней, захвачен ею, когда ее глаза смотрят на него, а волосы вольно раскинулись по простыне.
Она содрогнулась, взяла его руки, крепко сжала.
Соединенные, они перестали сдерживаться, отдались потребности, скорости, движениям и окутывающему, удушливому жару.
Она лежала без сил. Руки упали с его плеч на смятые простыни. Она чувствовала себя восхитительно использованной и хотела только одного: нежиться в сознании этого, пока не наберется сил быть использованной снова.
– О, господи, – прошептала она.
Аш издал какой-то звук, принятый ею за одобрение. Он до сих пор лежал на ней, придавив своей тяжестью, что она находила абсолютно уместным и естественным. Ей нравилось ощущать кожей галоп его сердца. Нравилось, что он обмяк всем телом.
– Сеанс ты обычно заканчиваешь подобным образом?
– Зависит от модели.
Она фыркнула. И ущипнула бы его или стукнула, если бы смогла поднять руку.
– Обычно я пью пиво. Иногда иду на пробежку или становлюсь на беговую дорожку.
– Не люблю беговые дорожки. Только вспотеешь, но никуда не доберешься. А вот секс – другое дело. Весь вспотеешь и доберешься куда угодно.
Он поднял голову.
– Теперь, когда становлюсь на беговую дорожку, буду думать о сексе.
