— Раньше нравилось, а сейчас перестало… — Помолчав, Кэти продолжила: — Ральф, если жечь и убивать, как в этот раз, то надолго ли хватит?..
Он настолько удивился, что привстал на локте и всмотрелся в лицо жены в тусклом свете свечи.
— Что за ерунда пришла тебе в голову?
— Если все животные исчезнут, эта страна перестанет быть той землей, которую я знаю и люблю.
— Исчезнут? — Ральф покачал головой, точно разговаривая с умственно отсталым ребенком. — Куда исчезнут? Кэти, ей-богу, ты же видела стада на равнине. Им нет числа, и так всю дорогу до самого Хартума. Можно охотиться каждый день, и все равно их не станет меньше. Нет, Кэти, животные никогда не исчезнут.
— Сколько буйволов вы убили? — тихо спросила она.
— Ну, лично я — двести четырнадцать, на тридцать два больше, чем твой уважаемый зять! — Ральф развалился на спине и притянул голову жены к своей груди. — И теперь этот зазнавшийся негодяй должен мне гинею из своей доли.
— Вдвоем вы убили почти четыреста буйволов — за один-единственный день!
Кэти говорила так тихо, что Ральф едва расслышал ее слова.
— Черт побери, Кэти, мне нужны шкуры! — раздраженно ответил он. — И я взял то, что мне нужно. Вот и все. А теперь спи, глупышка!
* * *
Ральф Баллантайн недооценил размер буйволиных стад. Пожалуй, за всю историю земли ни одно крупное млекопитающее не размножалось в таких количествах.
От Судана на севере, где новорожденный Нил пробивает себе путь через невообразимые болота с плавучими зарослями папируса, до широких саванн восточной и центральной Африки на юге, вниз по течению реки Замбези и дальше, по золотистым долинам и лесам Матабелеленда, бродили огромные стада буйволов.
Туземные племена редко на них охотились: лук и копья не годятся против таких быстрых, злобных и мощных зверей, а чтобы выкопать достаточно большую и глубокую яму-ловушку, требуется слишком много усилий — мало кто из туземцев был готов прервать ради этого танцы, пирушки и набеги за скотом соседей. Арабские путешественники, забредавшие в глубь Африки, интересовались не столько дичью, сколько нежными чернокожими девушками и юношами, которые высоко ценились на рынках Малинди и Занзибара, либо слоновой костью. Немногочисленные путешественники-европейцы с их новейшими ружьями пока не отваживались забираться в столь отдаленные места, а громадные прайды львов, постоянно следующие за стадами, не могли сократить их численность.
Травянистые равнины потемнели от огромных черных туш. Стада в двадцать — тридцать тысяч голов шли так плотно, что животные в последних рядах голодали: пастбища были вытоптаны до их прихода. Ослабевшие от собственной многочисленности, они стали легкой добычей пришедшей с севера напасти.
Это было то самое бедствие, которое Иегова, Бог Моисеев, наслал на египетского фараона, — чума рогатого скота, вирусное заболевание, поражающее всех жвачных, но особо восприимчивы к ней буйволы и домашние коровы. Заболевшие животные слепнут и задыхаются от густых слизистых выделений. Заразная слизь течет из пастей и ноздрей, инфекция долго сохраняется на пастбище, где паслось больное животное.
Болезнь протекает быстро, и спасения от нее нет. За слизистыми выделениями следует обильный понос — больные пытаются облегчиться даже после того, как из кишечника вышло все, кроме кровавой слизи. Когда животное наконец падает на землю, больше не в силах подняться, конвульсии заставляют рогатую голову повернуться назад, прижимая нос к боку, — так оно и умирает.
Чума стремительно неслась по континенту: там, где буйволы были наиболее многочисленны, стадо из десяти тысяч огромных рогатых зверей полностью вымирало за один день, от восхода до заката. В опустевшей саванне туши лежали так плотно, что касались друг друга, точно стая отравленных сардин, выброшенных на берег. Над трупами стояла характерная вонь болезни, к которой вскоре примешался запах гниющего мяса: даже бесчисленные стервятники и стаи ненасытных гиен не могли поглотить и тысячной доли жуткого угощения.
Эта буря болезни и смерти неслась на юг, уничтожая ревущие, мечущиеся стада, — все дальше и дальше, пока не достигла берегов Замбези. Даже широкая полоса бурлящей зеленой воды не смогла остановить заразу: ее перенесли в раздувшихся зобах грифы и марабу и, на лету опорожняя кишечник, разбросали по пастбищам.
Ужасная буря продолжала двигаться на юг — все дальше и дальше.
Исази всегда вставал раньше всех. Он гордился тем, что бодрствует тогда, когда люди вдвое моложе его еще спят.
От костра остался лишь легкий белый пепел. Коротышка-зулус сдвинул почерневшие ветки, всыпал между ними несколько растертых сухих листьев пальмы и подул. Пепел взлетел в воздух, угли хмуро побагровели, потом на пальмовых листьях вспыхнул веселый огонек, и дрова занялись. Исази согрел ладони над костром и пошел в загон для волов.
Старый зулус относился к своим быкам так, как другие относятся к детям и собакам: он знал каждого по имени, знал их характеры. Он знал, кто из волов попытается увильнуть, когда дорога становилась тяжелой, а кто отличается верным сердцем и особым умом. Конечно же, у Исази были любимчики: например, огромный рыжий бык, которого он окрестил Темной Луной за огромные ласковые глаза, удержал груженый восемнадцатифутовый фургон, несмотря на бурное течение Шаши и осыпающийся под копытами глинистый берег, или передний вол в упряжке, пятнистый черно-белый Голландец, которого Исази приучил, точно собаку, подходить к хозяину по свистку и вести других волов на свои места.
Зулус довольно улыбнулся, открывая ворота временного загона из колючих веток, и свистнул Голландцу. В предрассветной темноте вол кашлянул, и от этого звука Исази окатило ледяной волной: здоровое животное так не кашляет.
Он встал в воротах, не решаясь войти в загон, и вдруг почувствовал какой-то новый запах — едва заметный запах, от которого желудок выворачивало наизнанку: так воняет дыхание нищего или болячки прокаженного. Исази заставил себя сделать шаг вперед, несмотря на вонь и охвативший его ужас.
— Голландец! — позвал он. — Где ты, мой хороший?
Раздался характерный звук: быка явно мучил понос. Даже в темноте Исази распознал мощный пятнистый силуэт и бросился к своему любимцу — тот лежал на земле. Животное ложится на землю только тогда, когда потеряло надежду.
— Вставай! — закричал Исази. Вуса, тандва! Вставай, мой красавец!
Бык судорожно вздрогнул, но подняться не смог. Исази упал на колени и обхватил его рукой за шею — она вывернулась назад под неестественным углом, бархатистый нос упирался в бок. Мышцы шеи свело, они казались железными на ощупь.
Исази погладил быка по мокрой скользкой морде, чувствуя горячечный жар лихорадки, и понюхал ладонь — покрывавший ее густой слой слизи невыносимо вонял. Коротышка-зулус торопливо вскочил и испуганно попятился к воротам. Там он повернулся и со всех ног побежал к фургонам.
— Хеншо! — завопил Исази. — Быстрее иди сюда, Маленький Ястреб!
