Шагрон довольно осклабился.
К моему жуткому удивлению, в палатке всю ночь было тепло. Спали, конечно, не раздеваясь – я только куртку снял да ботинки и забрался в предложенный спальник. Палатка принадлежала бородатому Матвею, и при желании в ней могли поместиться и трое, и четверо. Но нас было только двое. В соседней палатке, от которой нас отделяло метров двадцать, сразу после того как все разбрелись от костра, некоторое время сладко постанывала именинница в чьих-то крепких объятиях, значит, тепло было не только у нас. Странно. Мне, человеку южному, всегда представлялось, что зимой в лесу холодно и мерзко.
Я ошибся. В лесу, может, и было холодно и мерзко. Но человек умеет принести с собой тепло и уют. И приносит всюду, куда приходит. Правда, природе для этого приходится слегка потесниться, но это уже совсем другой вопрос. Отдельный…
Матвей проснулся первым. Выполз из мешка, повозился у входа с модерновыми альпийскими ботинками (не чета моим говнодавам), расшнуровал вход и выбрался наружу. Меня сразу лизнуло морозцем. И одновременно я ощутил на груди то продолговатое, что подбросили мне викинги в аэропорту. До сих пор я не взглянул на это толком – не представилась возможность.
И еще я сообразил, что за ночь ничем не подпитываемый защитный кокон истаял. От этой штуковины ощутимо веяло Силой. Даже не Силой – СИЛОЙ. Будь здесь хоть один Иной, он непременно почувствовал бы Коготь.
Я вытащил из-за пазухи продолговатый и чуть изогнутый… футляр, что ли? Вроде ножен для кинжала, только раскрывающийся на манер двустворчатой морской раковины. Если, конечно, бывают такие раковины в море: длинные – сантиметров тридцать – тридцать пять – и узкие.
Футляр был заперт в сумраке, поэтому обычный человек ни за что не сумел бы его открыть. Щурясь, я подобрался поближе к выходу и чуть откинул полог, чтоб стало светлее.
Внутри, на вишневого цвета бархате, и впрямь покоился иссиня-черный коготь какого-то огромного зверя. Он казался острым, как черкесский кинжал, – с вогнутой стороны. Длинный желоб тянулся вдоль всего когтя, напоминая кровосток. Широкий край выглядел изломанным или искромсанным, словно коготь этот вырубали из чьей-то лапы очень бесцеремонно и грубо. Да так оно, вероятно, и было.
Однако что за зверь мог обладать таким когтем! Небось какой-нибудь легендарный дракон. Не иначе. А разве драконы существовали? Я порылся в памяти, надеясь найти какой-нибудь ответ, и с сомнением покачал головой. Одно дело ведьмы и вампиры… это всего лишь Иные. Но драконы…
От ручья, поскрипывая по снежку, шел Матвей. С сожалением вздохнув, я на миг скользнул в сумрак, закрыл футляр и сунул его за пазуху.
– Проснулся? – спросил Матвей, подойдя поближе.
– Ага.
– Не замерз?
– Нет. Удивительно – думал, лес, зима, значит, холодно. А было тепло…
– Странные вы люди, южане! – хмыкнул Матвей. – Здесь что, разве морозы? Вот в Сибири – там морозы. Знаешь, как говорят? Сибиряк – это не тот, кто не боится холода, а тот, кто тепло одет!
Я засмеялся. Верно подмечено, верно! Надо будет запомнить.
Матвей тоже заулыбался в бороду.
– Вон там ручей. Можешь умыться.
– Ага. – Я выбрался из палатки и совершил короткую прогулку к замерзшему ручью. В месте, где тропа подбиралась к самому бережку, кто-то аккуратно разбил лед; за ночь полынью опять прихватило тонким и почти прозрачным ледком, но Матвей его снова пробил. Вода была холодная, но не настолько, чтобы даже моя теплолюбивая душа побоялась плеснуть несколько горстей в лицо. Умывание меня взбодрило, сразу захотелось что-то делать, куда-то бежать…
А может, это и не умывание вовсе. Вчера я выложился перед аэропортом почти полностью. И чувствовал себя соответственно. Потом хапнул Силы из портала и у волшебницы чуть-чуть взял, но снова почти все истратил. А за ночь я, похоже, подпитался от Когтя.
Сила его была правильной, Темной. Энергия Светлых не доставила мне особой радости – это была непокорная и чужая сила. А Коготь – словно прикосновение матери для младенца. Его дыхание казалось чем-то сокровенным и до боли родным.
Я чувствовал себя в силах своротить горы.
– Вы когда сниматься собираетесь? – спросил я, вернувшись к палатке. Точнее, даже не к палатке, а к костру. Матвей колол дрова. Рядом вертелись обе собаки, плотоядно зыркая на висящий над кострищем котелок.
– Да вот проснется народ, плов разогреем, тяпнем еще для сугреву надцать грамм и снимемся. А что? Торопишься?
– В общем, неплохо бы поторопиться, – расплывчато сказал я.
– Что ж… Торопишься – иди. Куртку себе оставь… Я тебе Степкин адрес дам, потом как-нибудь занесешь.
Знал бы ты, кому помогаешь, человече…
– Матвей, – сказал я негромко. – Я всерьез сомневаюсь, что у меня будет возможность искать Степку. Спасибо, я не замерзну.
– Не дури. – Матвей выпрямился, держа топор в вытянутой руке. – Не вернешь – значит не вернешь. Здоровье дороже.
Я постарался, чтобы улыбка получилась у меня мудрой и печальной.
– Матвей… Хорошо, что никого нет. Вообще-то я не человек.
Глаза бородача сразу стали скучными. Вероятно, он решил, что я из свихнувшихся контактеров или еще каких экстрасенсов. Что ж… Докажем.
Обе псины враз утратили жизнерадостность и, поскуливая, кинулись под ноги Матвею. Я поднял со снега еле заметную утреннюю тень и ушел в сумрак.
На Матвея, выпучившего глаза, смешно было смотреть. Он растерянно уронил топор, угодивший по лапе ньюфаундленду, и бедная собака оглушительно вякнула.
Матвей меня не видел. И не должен был видеть.
Я стянул куртку; ее Матвей тоже не увидит до тех пор, пока я не выброшу ее из сумрака. Нашарив в кармане рубашки деньги, я сунул две стодолларовые купюры в карман куртки. И метнул ее Матвею.
Матвей вздрогнул, неловко подхватил куртку, что, по его разумению, неожиданно возникла прямо из воздуха, и огляделся. Если честно, выглядел он несколько жалко, но я чувствовал: без подобной демонстрации мне его нипочем не убедить.
Ну не хотел я уносить с собой ничего чужого, даже эту паршивую куртку. У тех, кто не спрашивая помогает полураздетому незнакомцу, что выбрел ночью на костер, не нужно брать ничего, если можно без этого обойтись. Куртка ладная и явно недешевая. Не хочу. Я – Темный. Мне не нужно чужое.
Из сумрака я вышел за спиной Матвея. Тот продолжал слепо таращиться в пустоту.
– Я здесь, – сказал я, и Матвей резко обернулся. Теперь глаза у него были совершенно чумовые.
– А-а-а… – протянул он и умолк.
– Спасибо. Я действительно обойдусь без куртки.
Матвей кивнул. У него явно пропала всякая охота возражать. По-моему, он был сильно озабочен тем, что провел целую ночь в палатке наедине с неким монстром, способным исчезать из виду. И неизвестно на что способным, кроме этого.
