За всех наружу я тогда один давил!
Невозможно было даже представить больший контраст, чем тихий голос Зои Ященко, солистки «Белой гвардии», и этот немыслимый шансон на бас-гитаре. Но песня почему-то мне нравилась. А певец, исполнив проигрыш на трех аккордах, стал сокрушаться дальше:
Бывает, щас я иногда давлю наружу,
Но это щас, совсем не как тогда.
Совсем не так мне давится наружу,
Давить, как раньше, я не буду никогда…
Я захохотал. Все атрибуты блатных песен присутствовали – лирический герой вспоминал дни былой славы, описывал свое нынешнее состояние и сокрушался, что былого великолепия ему уже не добиться.
И было у меня сильное подозрение, что если прокрутить эту песенку по «Радио Шансон», то девяносто процентов слушателей даже не заподозрят насмешки.
Гитара издала несколько вздохов. И тот же голос запел новую песню:
Никогда в психушке не лечился,
Ты меня не спрашивай о ней…
Музыка прервалась. Кто-то печально вздохнул и принялся перебирать струны.
Я больше не колебался. Порылся в картонной коробке, достал бутылку водки и батон копченой колбасы. Выскочил на площадку, захлопнул дверь и двинулся вверх по лестнице.
Найти квартиру полуночного барда оказалось не сложнее, чем обнаружить спрятанный в кустах отбойный молоток.
Включенный отбойный молоток.
Перестали птички петь,
Красно солнышко не светит,
У помойки во дворе
Не резвятся злые дети…
Я позвонил, совершенно не уверенный, что меня услышат. Но музыка прервалась, а через полминуты дверь открылась.
На пороге, добродушно улыбаясь, стоял невысокий коренастый мужчина лет тридцати. В руках он держал орудие преступления – бас-гитару. С каким-то мрачным удовлетворением я заметил, что он тоже стрижен «под бандита». На барде были заношенные джинсы и очень занятная футболка – десантник в русском обмундировании огромным ножом перерезал горло негру в американской форме. Ниже шла гордая надпись: «Мы можем напомнить, кто выиграл Вторую мировую войну!»
– Тоже ничего, – глядя на мою футболку, сказал гитарист. – Давай.
Забрав водку и колбасу, он двинулся в глубь своей квартиры.
Я посмотрел на него сквозь сумрак.
Человек.
И такая перемешанная аура, что я с ходу отказался от попыток понять его характер. Серые, розовые, красные, синие тона… ничего себе коктейль.
Я двинулся за гитаристом.
Квартира у него оказалась раза в два больше моей. Ох не игрой на гитаре он на нее заработал… Впрочем, это не мое дело. Куда смешнее, что, кроме размера, квартира выглядела точной копией моей. Начальные следы великолепного ремонта, спешно свернутого, а отчасти и не доведенного до конца.
Посреди чудовищного жилого пространства – пятнадцать на пятнадцать метров, не меньше, стоял стул, перед ним – микрофон на штанге, хороший профессиональный усилитель и две чудовищные колонки.
А еще у стены стояли три огромных холодильника «Бош». Гитарист открыл самый большой – тот оказался абсолютно пустым – и поместил бутылку водки в морозилку. Пояснил:
– Теплая.
– Холодильником не обзавелся, – сказал я.
– Бывает, – согласился бард. – Лас.
– Чего «лас»? – не понял я.
– Зовут меня так. Лас. Не по паспорту.
– Антон, – представился я. – По паспорту.
– Бывает, – признал бард. – Издалека пришел?
– На восьмом живу, – объяснил я.
Лас задумчиво почесал затылок. Посмотрел на открытые окна, пояснил:
– Я открыл, чтобы не так громко было. А то уши не выдерживают. Собирался тут звукоизоляцию делать, но деньги кончились.
– Это, похоже, общая беда, – осторожно сказал я. – У меня даже унитаза нет.
Лас торжествующе улыбнулся:
– У меня есть. Уже неделю как есть! Вон та дверь.
Вернувшись – Лас меланхолично нарезал колбасу, – я не удержался и спросил:
– А почему такой огромный и такой английский?
– Ты фирменную наклейку на нем видел? – спросил Лас. – «Мы придумали первый унитаз». Ну как его не купить, за такую надпись-то? Я все собираюсь наклейку отсканировать и чуть-чуть подправить. Написать: «Мы первыми догадались, зачем людям…»
– Понял, – сказал я. – Зато у меня установлена душевая кабина.
– Правда? – Бард поднялся. – Три дня помыться мечтаю…
Я протянул ему ключи.
– Ты пока закуску организуй, – радостно сказал Лас. – Все равно водке еще минут десять стыть. А я быстро.
Хлопнула дверь, и я остался в чужой квартире – наедине с включенным усилителем, нарезанной колбасой и огромными пустыми холодильниками.
Ну и дела!
Никогда не думал, что в таких домах могут существовать непринужденные отношения дружной коммунальной квартиры… или студенческого общежития.
Ты воспользуйся моим унитазом, а я помоюсь в твоей джакузи… А у Петра Петровича есть холодильник, а Иван Иванович обещал водки принести – он ею торгует, а Семен Семеныч закуску режет очень аккуратно, бережно…
Наверное, большинство здешних жильцов покупали квартиры «на века». На все деньги, что только сумели заработать, украсть и занять.
А только потом счастливые жильцы сообразили, что квартира подобных размеров нуждается еще и в ремонте. И что с человека, купившего здесь жилье, любая строительная фирма сдерет три шкуры. И что за огромный метраж, подземные гаражи, парк и набережные надо ежемесячно платить.
Вот и стоит огромный дом полупустым, едва ли не заброшенным.
Понятно, что это не трагедия – если у кого-то жемчуг мелок. Но первый раз я воочию убедился, что это по меньшей мере трагикомедия.
Сколько же всего человек реально живут в «Ассоли»? Если на ночной рев бас-гитары пришел только я один, а до этого странный бард совершенно спокойно шумел?
Один человек на этаж? Похоже, что и меньше…
Кто же тогда отправил письмо?
Я попробовал представить себе Ласа, маникюрными ножничками вырезающего буквы из газеты «Правда». Не получилось. Такой придумал бы что-нибудь позатейливее.
Я закрыл глаза. Представил, как серая тень от век ложится на зрачки. Потом открыл глаза и осмотрел квартиру сквозь сумрак.
Ни малейших следов магии. Даже на гитаре – хотя хороший инструмент, побывавший в руках Иного или потенциального Иного, помнит его касание годами.
И синего мха, сумеречного паразита, жирующего на негативных эмоциях, тоже не наблюдается. Если хозяин квартиры и впадал в депрессии, то делал это вне дома. Или – очень искренне и открыто веселился, выжигая этим синий мох.
