Я ответил сразу. Я уже думал об этом, едва прочитав книгу.
– Ну и что, Света? Ну и что с того? Люди не могут пользоваться своей Силой. Мы – можем. Какая разница?
– Разница в том, что люди с этим никогда не смирятся. Даже самые хорошие, самые добрые всегда поглядывают с завистью на тех, кому дано больше. На спортсменов, на красавцев и красавиц, на гениальных и талантливых. Но тут и жаловаться-то не на что… судьба, случай. А теперь представь, что ты – обычный человек. Самый обычный. И вдруг узнаешь, что кто-то живет сотни лет, умеет предугадывать будущее, исцеляет болезни и наводит порчу. Все всерьез, все по-настоящему! И все – за твой счет! Мы – паразиты, Антон. Такие же, как вампиры. Такие же, как синий мох. Если это выплывет наружу, если придумают какой-нибудь прибор, отделяющий людей от Иных, – на нас станут охотиться и нас станут истреблять. Рассеемся среди людей – выловят поодиночке. Собьемся в кучку и создадим свое государство – забросают атомными бомбами.
– Разделять и защищать… – прошептал я главный лозунг Ночного Дозора.
– Верно. Разделять и защищать. И не людей от Темных, а людей от Иных вообще.
Я засмеялся. Я смотрел в ночное небо и смеялся – вспоминая себя самого, чуть-чуть моложе, идущего по темной улице навстречу вампирам. С горячим сердцем, чистыми руками и пустой, холодной головой…
– Мы столько раз с тобой говорили, в чем же наше отличие от Темных… – тихо сказала Светлана. – Я нашла еще одну формулировку. Мы – добрые пастухи. Мы бережем стадо. Наверное, это уже немало. Но только не надо обманываться самим и обманывать других. Никогда все люди не станут Иными. Никогда мы не откроемся перед ними. И никогда не позволим людям построить более или менее приличное общество. Капитализм, коммунизм… дело не в этом. Нас устроит только мир, в котором люди будут озабочены размером кормушек и качеством сена. Потому что как только они вынут голову из кормушки, оглядятся и увидят нас – нам придет конец.
Я смотрел в небо – и баюкал на коленях руку Светланы. Только руку, теплую и безвольную… совсем недавно обрушивавшую громы и молнии на ведьму-вредительницу…
Беспомощную руку Великой волшебницы, в которой в два раза меньше магии, чем во мне.
– И ничего не сделать, – прошептала Светлана. – Дозоры не выпустят людей из хлева. В Штатах будут большие и сытные кормушки, в которые хочется зарыться с головой. В каком-нибудь Уругвае – редкая травка на косогорах, чтоб не было времени посмотреть в небо. Все, что мы можем сделать, – выбрать хлев посимпатичнее и покрасить его в веселенький цвет.
– Если рассказать об этом Иным?
– Темных это не огорчит. Светлые смирятся. Я узнала правду, которую не хочу знать, Антон, – и смирилась. Может быть, мне не стоило тебе говорить? Но это было бы нечестно. Словно ты тоже часть стада.
– Света… – Я посмотрел на слабый свет ночника в окне. – Света, а какова магическая температура у Надюшки?
Она помедлила, прежде чем ответить.
– Ноль.
– Величайшая из Великих… – сказал я.
– Абсолютно лишенная магии… – откликнулась Светлана.
– Что нам теперь делать?
– Жить, – просто сказала Светлана. – Я Иная… и поздно изображать невинность. Беру я Силу у людей, тяну из сумрака – все равно это чужая Сила. Но моей вины в этом нет.
– Света, я поеду к Гесеру. Прямо сейчас. Я уйду из Дозора.
– Знаю. Езжай.
Я встал, придержал качнувшийся гамак. Было темно, и я не мог разглядеть лица Светланы.
– Езжай, Антон, – повторила она. – Нам будет трудно смотреть в глаза друг другу. Надо время, чтобы свыкнуться.
– Что там, на пятом слое? – спросил я.
– Тебе лучше не знать.
– Хорошо. Я спрошу у Гесера.
– Пусть он и отвечает… если хочет.
Наклонившись, я коснулся ее щеки – она была мокрой от слез.
– Противно… – прошептала она. – Противно… быть паразитом.
– Держись…
– Я держусь.
Когда я вошел в сарай, хлопнула дверь – Светлана ушла в дом. Не включая свет, я сел в машину, захлопнул дверь.
И что тут наработал дядя Коля? Заведусь или нет?
Машина завелась сразу, мягко и очень тихо заурчал дизель.
Включив ближний свет, я выехал из сарая.
Правила маскировки?
Плевать. К чему пастуху таиться от овец!
Легким пассом я открыл ворота, не вылезая из машины. Выехал на улицу – и тут же газанул. Деревня казалась пустой и безжизненной. Овцам подсыпали в корм снотворного…
Машина вырвалась на проселок. Переключившись на дальний свет, я вдавил газ. В опущенное стекло ударил ветер.
Нащупав на руле дистанционку, я включил плейер.
В этот ветреный город я вошел без плаща.
Он обвил мое горло наподобье плюща.
Змеиные кольца сковали душу мою.
Я вижу черное солнце. Под ним я ни слезы
не пролью.
Я выпадаю из роли. Я обнаглел и не прав.
На что надеется кролик, которого глотает
удав?
Змеиные кольца лишь поначалу тесны,
Я вижу черное солнце и такие же сны.
Пороков от добродетелей мне не отличить,
хоть убей.
Похоже, кто-то убирает свидетелей,
превращая нас в змей.
И я согласен гнить под любым флагом,
Я готов скользить по земле зигзагом
И даже петь о любви по кадык в рвоте,
Если так нужно моей Родине.
Впереди, где-то у въезда на трассу, появился огонек. Прищурившись, я посмотрел сквозь сумрак. Поперек дороги стоял переносной милицейский барьер. А рядом ждали два человека и двое Иных.
Темных Иных.
Улыбнувшись, я сбросил скорость.
Мой мозг – это улей, где вместо пчел –
муравьи.
Центр тяжести пули смещен
в направленьи любви.
Но змеиные кольца – это броня.
Я вижу черное солнце. Солнце ненавидит
меня.
Я мог бы сдаться без боя, попав к дьяволу
в пасть.
Но я умру стоя – кольца не дадут
мне упасть.
Змеиные кольца – мой корсет и каркас.
Я вижу черное солнце. Это вредно для глаз.
Остановившись у самого барьера, я ждал, пока подошел гаишник, придерживающий на груди автомат. Инквизиция никогда не церемонилась, привлекая людей для оцепления.
Я протянул гаишнику права и доверенность на машину, убавил звук.
И посмотрел на Иных.
Первым был незнакомый мне Инквизитор – сухонький пожилой азиат. Я бы сказал, что у него второй-третий уровень Силы, но у Инквизиторов это труднее понять.
