Кого – его? Так и вертелось на языке. И зачем отлавливать? Неужели Грибков удрал из-под стражи?
По Алешкиным глазам было ясно – его мучают те же вопросы. И я по опыту знал: он расспрашивать папу не будет, а постарается выяснить все сам. Взяв меня в свои помощники.
Значит, папа сегодня опять посетит этот беспокойный дом. И неплохо получается – мы сделаем ему сюрприз с этим пальцем, а если повезет – заодно отловим таинственного ночного дачника с его вредными снотворными сигаретами.
Папа стал прощаться с участковым, который вежливо удерживал в себе отчаянные зевки.
– Да, а как он выглядел, этот запоздавший дачник?
– Я его не разглядел – темно было. Да еще он зажигалкой чиркнул прямо перед глазами. Но, со стороны глядя, извините, на вас похож. По фигуре, по росту.
– Вот так вот? – Папа призадумался и сказал загадочно: – Что ж, многое сходится.
И мы пошли домой. А когда сели обедать, Лешка как бы невзначай спросил:
– Как там наш Грибков? Хорошо поживает?
Вдруг сейчас папа ответит: «Очень хорошо. Только не знаю где. Удрал ваш Грибков».
Но он ответил совсем другое:
– Очень хорошо. Дает показания, во всем сознался.
– Вот так вот? – вырвалось у меня.
– А что ему остается? Аппаратура найдена, сообщники все задержаны и во всем признались. А по его тетрадке можно прямо обвинительное заключение писать. У него все там расписано: кому и сколько дал, сколько сделал, сколько и почем продал, сколько себе оставил. Бесценная для следствия тетрадь. Еще раз вам спасибо. И еще раз предупреждаю, – папа строго постучал ложкой по краю тарелки, – держитесь от этого дела подальше. Ситуация несколько изменилась и становится опасной.
Лучше бы он этого не говорил: Лешкины глаза аж загорелись, и по ним стало видно, что именно опасности ему вот так вот и не хватает в личной жизни на данном ее этапе…
Глава XVI
Напугали!
Когда наступила ночь и затих во сне дачный поселок, участковый инспектор лейтенант милиции Ростовцев продолжил наблюдение за объектом.
Все было спокойно и не внушало никакой тревоги. Во всех дачах погасли огни, замолкли собаки, стихла музыка.
Лейтенант сидел в сторожке Пал Данилыча, на кухне, у окна. Отсюда хорошо просматривались все подходы к Мрачному дому и въездные ворота на участки.
Пал Данилыч похрапывал в комнате, кошки мурлыкали на печке, собаки спали во дворе, в своих будках…
Далеко за полночь к воротам подъехала машина и посигналила коротким гудком и фарами. Участковый не стал будить сторожа и пошел отпереть ворота.
Из машины вышел водитель – грузный, высокий, в кожаной куртке.
– Отворяй, – весело приказал он. – К полковнику Оболенскому.
– Документы, пожалуйста, – потребовал участковый.
– Это завсегда. – Водитель сунул руку в карман, но вместо документов под носом у участкового оказался газовый баллончик.
Ростовцев всхлипнул и повалился на землю. Водитель тут же сунул руку ему за пазуху, забрал пистолет, пристегнул участкового наручниками к прутьям ворот и вернулся в машину.
Машина в поселок не поехала, она осталась за воротами. Спустя некоторое время, когда затих поднявшийся почему-то в поселке дружный собачий лай, из другой ее дверцы вышел человек, отодвинул щеколду калитки в воротах и неторопливо, сторожко направился к Мрачному дому…
Настала ночь. Темная-претемная. Без луны, без звезд. Только из сторожки светил фонарь на столбе. И в поселке было тихо-тихо. Будто бы он не спал, а затаился от страха. Ни у кого не лаяли собаки, не звучала музыка. И даже Петюню не окликали его беспокойные родители.
Мы не знали точно, когда папа пойдет на свои розыски в Мрачный дом, поэтому решили его обогнать и сесть в засаду в подвале. Сейчас, вспоминая эту историю, я часто думаю: а с чего мы взяли, что папе обязательно нужно было посещать этот дом именно ночью? Днем-то ведь попроще. От кого ему скрываться?
Да, ошибок мы наделали немало. Но ведь так и приобретается опыт, папа сам это сказал. Главное – не делать ошибок непоправимых…
И мы, как две бесшумные тени, соскользнули по лестнице, прокрались мимо спящего хозблока и направились, спотыкаясь в темноте, к Мрачному дому, силуэт которого даже в такую темную ночь зловещей глыбой нависал над уснувшим поселком.
Где-то возле самого дома прячется, наверное, участковый. Теперь-то он точно не спит. Но где он? И как нам его незаметно обойти, чтобы проникнуть в дом раньше папы?
И тут пришло неожиданное решение. В основе его – простое нахальство. Сделаем вид, будто нас прислал папа, что-нибудь передать участковому. Или разбудить.
Пошептавшись, мы вернулись немного назад по улице и опять пошли к дому, весело переговариваясь и совсем не скрываясь. Услышав наши голоса, отозвался у сторожки Разбой. Его лай подхватили другие собаки. И скоро весь поселок, как эпидемией, был объят разными собачьими голосами.
Сопровождаемые этим разноголосым гвалтом, мы подошли к дому. Никого!
Мы потоптались у забора, заглянули в калитку. Лешка посвистел. А я даже позвал не очень громко:
– Эй! Товарищ Ростовцев! Вы где? Это мы! Нас папа прислал.
В ответ – ни звука. Неужели он так разоспался в сторожке?
Но так или иначе, а путь в подвалы Мрачного дома был открыт. И мы, два дурака, пошли по этому пути. Тем более что он был нам хорошо знаком.
Безуспешно подергав входную дверь, мы обошли дом, поднялись по внешней лестнице наверх и, включив фонарик, спустились в подвал. Здесь не было почти ничего. Остался какой-то хлам: несколько больших порожних коробок, хромая скамейка, старые ободранные столы. Кирпич, который вынимал папа, почему-то находился на своем месте в стене, и даже было незаметно, что его кто-то вытаскивал.
Мы вытащили его, бросили в дырку палец, потом воткнули кирпич на место и, сгрудив несколько коробок в углу, у самой двери, спрятались за ними, погасив фонарик.
Чем дольше мы находились в черной темноте и в мертвой тишине этого дома, тем все глупее казалась мне наша затея. Алешке, по-моему, тоже. Сидим на полу в холодном подвале, ночью, ради дурацкой шутки, вместо того чтобы беззаботно дрыхнуть под одеялами на своем уютном и милом чердаке. Я прямо до дрожи в коленях затосковал по нему.
Было так тихо, что даже звенело в ушах. И становилось все холоднее. И если папа задержится, мы тут сосульками обрастем. А если он вообще не придет? В айсберги превратимся.
– Идет! – Алешка сжал мою руку. – Затаимся еще сильнее!
Куда уж сильнее. Только вот зубы начнут сейчас стучать от холода. Или от страха?
Шагов папиных мы не слышали – он ступал бесшумно, как индеец на тропе войны. Просто доносились какие-то неясные звуки, вроде шорохов.
