Все, подумал Алешка, запутался. Надо назад возвращаться. Все снова начинать.
– Ты кушай, милок, вареньице, – все угощала его хлебосольная бабушка, безмерно радуясь, что получила привет от своих любимых родственников.
Алешка вздохнул и со скрытым отвращением сунул в рот еще ложку варенья.
– Спасибо, – с трудом сказал он. – Мне пора. У нас поезд скоро.
Лучше бы он этого не говорил. Бабушка Настя засуетилась:
– Гостинчик им соберу. Как же! Передашь? Яблочек курских, вареньица, грибков баночки две… И подушечку Феденьке мому захвати, она легонькая, пуховая. Ить на раскладухе, бедный, мается…
…Алешка добрался до гостиницы, едва держась на ногах, сгибаясь под тяжестью двух кошелок, набитых дарами курской земли. Да еще и зажимая под мышкой подушку.
Папа был уже в номере, разговаривал по телефону. Положил трубку, уставился на Алешку:
– Ты что, сынок, ограбил рынок?
Алешка с тяжким вздохом поставил кошелки на пол, перевел дыхание, вытер лоб, соображая, что бы такое соврать. Поубедительнее.
– Вот, пап, все курское… Свеженькое. Прямо с грядки.
– Подушка тоже с грядки? – холодно спросил папа. – И варенье с грибами? Или с чужой полки? Где взял? Только не ври, не получится.
– Правда, пап, – начал лепетать Алешка. – Одна старушка подарила.
– А! – притворно догадался папа и хлопнул себя ладонью в лоб. То есть по лбу. – Все понял! Ты ей помог оживленную улицу перейти. На зеленый сигнал светофора. Так, Алексей?
– Ну, пап! Какой ты умный! – льстиво восхитился Алешка. – Правильно догадался. И как быстро! Не зря мама за тебя замуж вышла.
– Все? – Папа встал, прошелся по комнате, остановился напротив Алешки. – Еще варианты будут? Чистосердечное признание…
– Да я правду говорю! Одна бабушка подарила. Правда, не мне…
– Так. – Папа опять сел, откинулся на спинку стула и положил ногу на ногу. – Сознавайтесь, гражданин Оболенский.
– Ну это… Как бы сказать… В общем… Одна бабушка… У нее там родственники… Просила передать…
– Невнятно! – с угрозой в голосе сказал папа. – Конкретнее, гражданин. Без «в общем» и без «ну это».
– Бабушка! – раздельно произнес Алешка. – Родственникам! Просила передать! В Москву! – и прошептал: – Это понятно?
– Совсем чужая бабушка? – усмехнулся папа. – Анастасия Петровна ее зовут?
Алешка сдался. И признался.
– Я думал, в этом старинном доме запрятаны фамильные сокровища Зайцевых. А там ничего загадочного, кроме каких-то «муникаций», нет.
– Значит, так, Алексей, – строго подытожил папа. – Если я узнаю, что ты опять занимаешься расследованием, я запру тебя в ванной сроком на…
– А если не узнаешь? – усмехнулся Алешка.
– Все равно запру. Все, точка. Нам пора собираться. Сейчас машина придет. – Он посмотрел на часы. – Впрочем, чаю мы с тобой выпить успеем. Я тоже варенья достал, курского. Ты что побледнел?
– А что такое «муникации»? – через силу спросил Алешка.
– В словаре посмотри, – усмехнулся папа.
Глава VIII
«Муникации»
Когда папа и Алешка вернулись в Москву, они весь вечер рассказывали нам, какой прекрасный город Курск, сколько там тысяч жителей, какие там великолепные соловьи, яблоки и грибочки. А когда мы остались одни, Алешка сообщил мне о результатах «командировки» в город Курск.
– Я там все разведал, – хвалился он. – Никаких зайцевских фамильных сокровищ в доме нет. Они этот дом у кого-то купили, недавно…
– Постой, – перебил я Алешку (мне, честно говоря, идея с сокровищами нравилась, и мне не хотелось так просто с ней расставаться). – Ну нет сокровищ Зайцевых, так, может, чьи-нибудь другие есть? Узнали об этом какие-то жулики, выгнали Зайцевых и…
Алешка тут же меня перебил, оглянулся на дверь и шепнул мне в ухо так, что там, в его глубине, что-то дико зазвенело:
– Дим! Ну я же все разведал! Фиг с ними, с сокровищами! У них, у Зайцевых, в ихнем старом доме под полом вредничают муникации. Шумят и пахнут.
– А это что за звери?
– Не знаешь? Эх ты! – сказал он с таким презрением, что мне стало стыдно. – Они, знаешь! Ух! Из-за них никто дом не хотел покупать. А Зайцевы купили. Но муникаций не выдержали. И куда-то удрали…
– И ребенка бросили? – усмехнулся я на его фантазии. – Ты мне лучше про эти муникации расскажи.
– Не знаешь? В словаре посмотри. Лучше запомнишь. А мне надо ранец собирать.
Тут я понял, что Алешка сам никакого представления об этих загадочных муникациях не имеет (кроме того, что они «шумят и пахнут»). И я не поленился, пошел в папин кабинет, достал с полки словарь. Но ничего похожего на «муникации» не нашел, кроме «муниципализации». Но это слово никак сюда не подходило (не шумело и не пахло) и страха, который Алешка в него вкладывал, не вызывало.
– «Муникации» ищешь? – спросил, входя, папа. – Давай, давай. Алешка любого поработать на свою пользу заставит. Находчивый ребенок. Только ты не там ищешь. Посмотри на букву «К». «Коммуникации».
Ни фига себе! Это слово искать не надо. Оно каждому известно. И где-то я совсем недавно его слышал. Коммуникации, подземная трасса, старая канализация…
А Федор между тем все больше осваивался в нашей семье и все крепче в ней приживался. И немудрено – он нам очень нравился. Добрый такой, спокойный, под ногами не вертится. И еще у него было такое полезное «свойство организма» (Алешка так сказал): Федор очень любил всем помогать. И вовсе не для того, чтобы услышать лишнее «спасибо»; ему было приятно, что от него есть польза.
Получив от Алешки бабушкины гостинцы, Федор очень обрадовался, ну и немного, конечно, погрустил. И очень растрогал нашу маму. Когда Алешка вручил ему кошелки и сказал: «Это тебе от твоей бабушки», Федор с удивлением вытаращил на него свои ясные глаза и ответил:
– Это всем нам. От моей бабушки.
И потом очень ревниво следил, чтобы никто из нас не отказывался от курских грибочков, пирожков и яблочек.
Мама в нем души не чаяла и все время ставила его в пример, даже папе:
– Алексей, что ты звенишь ложкой в чашке, как трамвай за углом? И не стыдно тебе – вон ребенок и тот так не делает. Отец, ты хлюпаешь чаем, будто лось по болоту бредет. А еще за границу ездишь. Даже ребенок аккуратнее тебя кушает. Дима, а посуда…
А вот посуда – это да! Один раз я примчался из школы – куча дел. А тут еще посуда. И вдруг слышу на кухне какой-то тихий звяк. А это наш Зайцев подставил к мойке скамеечку, нацепил мамин фартук – от шеи до пяток – и старательно моет посуду, напевая себе про мадам Брошкину.
С той поры мне стало легче жить. Правда, и здесь мама не избегала педагогических замечаний:
